Читать книгу "Кирилл Лавров - Наталья Старосельская"

Хрестоматийным, навязшим в зубах со школьной скамьи словам возвращалась их человеческая сущность: когда не мальчик, не юноша — мужчина с открытым, привлекательным лицом, с обезоруживающей улыбкой бесхитростно повествовал о ступенях, по которым он поднимался все выше, выше, выше…

И не было его поражения в финале — была очередная, легко заживающая ранка, досадная помеха на пути наверх, потому что как ни крути, а блаженствовать на свете надлежит Молчалиным и только им одним…

А потом был Соленый, пожалуй, один из самых загадочных «типов» не только у А. П. Чехова, но и вообще на русской сцене. Роль неимоверной сложности, внутреннего коварства. Кирилл Лавров упорно, твердо вел свою изломанную родословную от Онегина, Печорина, Бельтова, через разного масштаба «лишних людей» XIX столетия к эстетике новых «лишних» — взращенных русским декадансом. Его Василий Васильевич был фигурой поистине трагической. Словно неведомым ветром занесло его в эту эпоху и в эту среду, чужую, враждебную, отталкивающую, потому что его извращенный, пропитанный модерном романтизм был неуместен, смешон, жалок, в конце концов — просто дик. И естественной реакцией, естественной мерой для этого Соленого стали пренебрежение к человеческой жизни, к простым ее ценностям, а уж тем более — к высоким чувствам, тяга ко злу, подчинившая себе мозг и иссушившая душу.

Это была едва ли не единственная в то время прозорливейшая товстоноговская трактовка «Трех сестер», где Соленый — Лавров являл собою персонаж не второстепенный: это он, а не Наташа, противостоял светлым устремлениям сестер Прозоровых, а не просто любви барона Тузенбаха; это его демонизм какой-то мощной волной накрывал атмосферу Прозоровского дома. Вымышленность, книжность становились сутью, суть требовала претворения книжного — в действительное…

Сколько же возможностей было у этого актера милостью Божией! И как жестоко обошлось с ним… что? время? «Некоторое царство, некоторое государство», всегда находившее талантам достойную петлю: единожды в нее попав, кому дано было выпутаться?

Привлекательные черты открытого светлоглазого лица, гипертрофированное чувство ответственности, глубокая порядочность коммуниста, вступавшего в партию отнюдь не из карьерных соображений, а по убеждению, как и многие из его поколения (в интервью Лавров говорил: «Совершенно естественно, что в сорок пятом году (победа, эйфория, летчики вокруг) я вступил в партию»), — все это хорошо сочеталось не только с типажом положительного героя — строителя светлого завтра, но оказалось пригодным и для воплощения образа самого человечного человека. И потянулась череда вождей, главных конструкторов, положительно прекрасных начальников… Петля затягивалась все туже, и казалось, что это уже навсегда.

Теперь мы склонны преуменьшать драматизм ситуаций недавнего былого, готовы отмахиваться от причин, которые из дня сегодняшнего воспринимаются как мелкие, незначительные. Но мы — наблюдатели, а действующие лица должны были чувствовать и чувствовали себя совсем иначе.

Кирилл Юрьевич Лавров оказался действующим лицом «из главных». Не берусь судить, пришлось ли артисту испытать, что он наступил на горло собственной песне, но собственному таланту — несомненно. Лавров годами ломал себя, «чистил под Лениным» слишком долго, чтобы отделаться от приобретенных черт даже после конца съемки или после того, как спектакль был отыгран.

В его работах, как бы ни были они различны, начала сквозить какая-то скованность, непреодолимость «большого штампа». И это было мучительно для него самого. И это было горько для верных поклонников-зрителей.

Впрочем, может быть, здесь сыграло свою роль и другое — ощущение Лавровым своего долга, «законтрактованность собственной совестью»? Он чувствовал силу «зрительского заказа» и не мог и не хотел не соответствовать ему, во многом совершенно осознанно принося в жертву собственные актерские желания и устремления. А для этого надо было иметь характер твердый и достаточно жесткий. Мужской.

Но как не вечной оказалась власть царства-государства, так и петля на шее Кирилла Лаврова, давно уже казавшаяся естественной, словно галстук, неожиданно ослабела. И… было бы нормальным предположить (а многие так и предполагали совершенно искренне!), что Лавров свое уже отыграл, что личина прилипла навсегда, что насыщенная и определенная по окраске «перевостребованность» артиста своим временем сыграла с ним одну из самых злых и самых жестоких шуток. Но случилось иначе, совсем иначе.

Это — особая тема. Мы часто говорим о невостребованности, уничтожающей крупные таланты, говорим с подлинной болью, потому что несть числа невосполнимым утратам, несыгранным ролям, нереализованным дарованиям. Но есть у всякой медали и оборотная сторона. Лавров, быть может, самый яркий пример перевостребованности, когда типаж, голос, популярность эксплуатировались нещадно и грубо. И артист не противостоял этому. Не мог? Не хотел? Не умел?