Читать книгу "Максим Грек - Нина Синицына"

29 мая 1453 года, при взятии Константинополя войсками турецкого султана Мехмеда II, погиб последний византийский император Константин XI Палеолог. Но в сознании народа, не желавшего мириться с разрушением некогда великой Восточно–Римской (Византийской) империи, жила легенда о том, что василевс не умер, а окаменел. Он оживет и воскреснет, когда Святая София вновь станет православным храмом. Вернется и священник, чтобы завершить службу в Святой Софии, прерванную во время штурма города.

Рассказывали и по–другому. Голову царя будто бы принесли Мехмеду, когда с площади у Великой Церкви (так называли Святую Софию), где собрались патриархи, весь клир и множество народа, он направлялся к царскому дворцу. Увидев голову и обрадовавшись, завоеватель призвал всех бояр и стратегов, спросил — да скажут они всю правду! — царёва ли это голова. Те подтвердили, охваченные страхом. Султан поцеловал голову и послал патриарху, чтобы тот сохранил ее, украсив золотом и серебром. Патриарх поместил главу в серебряный позолоченный ковчежец и спрятал под престолом Великой Церкви. Не все верили, что тело царя досталось врагам. Говорили, что его похитили в ту же ночь остававшиеся с ним у Золотых ворот, переправили в Галату и похоронили1.

Мы не знаем, слышал ли наш герой эти легенды. Но известно, что своим русским слушателям он передавал другие предания — о судьбе греческих книг после падения Царьграда, о их спасении усилиями императора и патриарха. Об этом рассказал князь Андрей Курбский.

Греческие книги — античные и христианские — были в России источником мудрости. К древним обращались тогда, когда вставали вопросы, на которые не было ответа здесь и сейчас. Но древние — и христианские Отцы Церкви, и античные мудрецы — казалось, знали больше, владели тем знанием, которое потом было утрачено. Поиски древних книг, их перевод, обращение к авторитету Античности — одна из составляющих европейской культуры в эпоху Возрождения.

Курбский, живя в Литве после бегства из России в 1564 году, написал так2: «В книгах и книжных занятиях я находил утешение от бед и скорбей мира. Постигая разум древних мужей, я прочитал и изучил"Физику"Аристотеля, десять книг его"Этики", а также часто обращался к родным мне священным писаниям, по которым мои праотцы воспитывали свои души. Вникая в них, я часто вспоминал о преподобном Максиме, новом Исповеднике, потому что некогда случилось мне с ним беседовать. И я спросил его о книгах учителей наших восточных: все ли они переведены с греческого языка на наш словенский язык и где они сохранились — у сербов ли, или у болгар, или у других славянских народов? Он же отвечал, что не переведены не только на словенский, но и на латинский язык долго не было дозволено их перевести. Римляне[1] очень хотели их перевести, много просьб обращали к греческим царям, но они запрещали:"Не знаю, — добавил Максим, — почему они так делали"3. А когда Константинов град был окружен безбожными турками и последний царь Константин понял, что большая и нестерпимая беда предстоит граду, он ополчился против турок с воинством, обороняя стены столицы, пока не погиб. А свою царицу с казной и царской книгохранительницей отправил по Белому морю на кораблях на Родос и в Венецию. И потом — по грехам христианским — Константинов град Божиим праведным судом был передан под власть безбожных турок… и великое святилище Божией мудрости, Святая София была осквернена, и повергнут великий алтарь, и патриарх Анастасий4, пресвитеры и клирики изгнаны из церкви, взяты в плен и в рабство. Но потом патриарх с пресвитерами и диаконами совершил побег из плена в Венецию и вынес с собой церковную библиотеку. Венецианцы же, увидев в своих руках то, чего они давно желали, оставили все другие дела, принялись единодушно за книги учителей восточных Церквей и поручили перевод двум пресвитерам Святой Софии и Петру архидиакону, мужам искусным не только в Священном писании, но и в светских науках, и к ним приставили своих премудрых ученых, и перевели книги всех учителей наших восточных, сколько их нашли, на латинский язык. Переводы отдали для напечатания, размножили большим тиражом и послали их продавать не только в Италии, но и в других западных странах для воспитания, исправления и обучения христианских народов. Все это мне поведал Максим, я слышал от превозлюблен- ного учителя моего, из его преподобных уст. И приехав сюда из моего отечества, я стал учиться латинскому языку, чтобы перевести на свой язык то, что еще не преложено, потому что чужие наслаждаются трудами наших учителей, а мы таем гладом духовным, на свое взирая».

Так рассказывал Курбский. Таков был его стиль. Таков был стиль эпохи.

Курбский продолжил и дополнил рассказ Максима Грека. Он сообщил о дальнейших переводах, теперь уже «на наш язык словенский»; на него переведена немалая часть греческих книг, притом «без всякие цены, даром». «Одни переведены Максимом философом и его учеником Селиваном, другие — мною многогрешным, с моими помощниками, искусными учеными мужами». Имелись в виду переводы Бесед святителя Иоанна Златоуста на Евангелия от Матфея и Иоанна, переведенные в 1524 году Максимом Греком и его учеником, троицким монахом Селиваном.

Курбский включил не только своего учителя, но и — без ложной скромности — самого себя в длительную традицию передачи знания, учености (translatio studii). В истории мировой культуры передача, традиция, трансляция, перевод играют не меньшую роль, чем новация и новаторы. Только их сосуществование обеспечивает полнокровное развитие культуры. Переводы являются показателем активности национальной культуры, а не ее пассивности5.

Максим Грек был не только причастен к этой трансляции, точнее, к обоим направлениям в истории культуры. Он сам, в реальности своей жизненной судьбы, повторил путь греческих книг его рассказа; к тому же собственная Одиссея рассказчика дополнила и изменила вектор движения, расширила его ареал. Из Греции, своей родины, он сначала отправился на запад, в итальянские города. В частности, он трудился в Венеции, упомянутой у Курбского. Здесь знаменитый итальянский печатник Альд Мануций издал в 90–х годах XV века и в начале XVI века большое количество греческих книг, а будущий Максим Грек (тогда он носил еще мирское имя) сотрудничал с ним. Ходили ли здесь какие‑то легенды о происхождении издаваемых книг, об императорской и патриаршей библиотеках как их источнике? Или же легенды, записанные Курбским со слов Максима Грека, возникли на славянской либо русской почве? Насколько точно передал Курбский рассказ учителя, не допустил ли он сознательных искажений либо просто ошибок восприятия? Сам ли он создал другую версию рассказа, усилив ее антилатинскую направленность (по его словам, «латиняне» после перевода сожгли греческие оригиналы)?6 Ответа на эти вопросы пока нет, но, возможно, будущие исследования ученых раскроют загадки происхождения рассказов и легенд о путях греческих книг, притом в разных вариантах.