Читать книгу "Тень прошлого - Андрей Воронин"

Теплый ветер, налетев из-за угла, взвихрил лежавшую на тротуаре пыль, коротко прошелестел ярко-зеленой, еще не успевшей запылиться листвой высаженных на газоне худосочных лип и с громким шорохом погнал по асфальту выброшенную кем-то обертку от мороженого.

Спускавшийся по широким, отделанным под мрамор каменным ступеням человек приостановился, пережидая налетевший пыльный вихрь, отвернув в сторону слегка одутловатое лицо с большим горбатым носом и глубокими залысинами надо лбом. Свободной рукой он придержал на груди галстук, который, почуяв ветер, вообразил себя, как видно, чем-то наподобие морского вымпела и попытался гордо взвиться над крахмальной грудью хозяйской белоснежной сорочки. Человек в строгом темно-сером двубортном костюме и с атташе-кейсом в руке продолжил свой полный достоинства спуск по ступеням, бросив всего один взгляд в ту сторону, где над крышами Москвы ярко-синее майское небо стремительно набухало фиолетовой чернильной мглой, внутри которой время от времени что-то глухо громыхало, словно бригада пьяных такелажников бесшабашно разгружала пустые бочки из-под солярки. В недрах тучи то и дело полыхали короткие, почти невидимые при свете дня зарницы, похожие на блики фотовспышек репортеров.

На Москву надвигалась первая в этом году весенняя гроза – надвигалась с некоторым опозданием. Лучше поздно, чем никогда, решил обладатель атташе-кейса, вынимая из кармана пиджака брелок с одиноким ключом.

Он нащупал большим пальцем выпуклость кнопки, и стоявший у кромки тротуара белоснежный «Мерседес» приветственно пиликнул, радостно моргнув цветными огоньками. Человек с кейсом сохранял бесстрастное выражение лица – в конце концов, умение владеть лицом было одним из непременных условий успеха, – но душа его вновь, в который уже раз, наполнилась приятным теплом, которое незабвенный бровастый генсек, бывало, любил величать «чувством глубокого удовлетворения».

Садясь за руль, кейсовладелец все-таки позволил себе усмехнуться, совсем чуть-чуть, едва заметно приподняв уголки пухлых, красиво очерченных губ. У генсека были все основания испытывать чувство глубокого удовлетворения: над ним не капало. Точно так же, как и над Михаилом Наумовичем Иргером, главным бухгалтеров строительно-подрядной фирмы «Форт», в последние восемь лет уверенно шедшей в гору по костям конкурентов… А как же иначе, подумал Михаил Наумович, конечно, по костям.

Это вниз катиться легко – подтолкнут, помогут, каждый камешек с дороги приберут.., маслицем смажут, если потребуется, чтобы быстрее скользил.., а вверх – это, извините, только с боем. Только по костям. Если хочешь есть варенье.., ну и так далее. Со всеми, как говорится, остановками.

Михаил Наумович небрежно сунул кейс на соседнее сиденье и мягко хлопнул дверцей. В машине стоял приятный запах вирджинского табака, дорогого одеколона и натуральной кожи – будоражащий дух преуспевания, тонкий, изысканный аромат власти, которую дают большие деньги. Восемь лет, подумал он, а пролетели как один день. Сколько воды утекло… Был Мишка, Мишаня, Мишок и даже Мешок.., или, к примеру, Мойша. «Жидовской мордой», кстати, тоже был – куда же без этого, в наших-то краях, да еще с такой вызывающе еврейской физиономией… Зато теперь – Михаил Наумович. Господин Иргер.

Михаил Наумович не торопился запускать двигатель: сидеть в мягких объятиях кожаного кресла, лениво ворочая в голове привычные мысли, давно ставшие фоном для всего остального, и наблюдать из комфортабельного салона «Мерседеса» за приближением грозы было невыразимо приятно. Чувство глубокого удовлетворения. Да. Вот именно. И никак иначе.

Только теперь он почувствовал, насколько устал за неделю. Спешить было некуда. Последний рабочий день наконец-то завершился, и можно было позволить себе расслабиться, выбросить из головы бесконечные сметы и расчеты и настроиться на отдых.., и не просто можно, а нужно, черт возьми! Просто необходимо. Чтобы, когда «Мерседес» вырулит наконец со стоянки и мягко помчит его к дому, он был уже свободным человеком, не обремененным повседневной нервотрепкой. Человеком, впереди у которого три недели солнца, белоснежного песка, прозрачной морской воды и красивых загорелых женщин…

Не жизнь, а рекламный проспект. Мечта. Сказка. Хрустальный замок, который строился восемь долгих лет.

Михаил Наумович неторопливо закурил и поерзал на сиденье, поудобнее устраивая свое крупное, уже начавшее понемногу заплывать жирком тело. Ему было приятно думать о себе как о Михаиле Наумовиче – не о Мише, не о Мойше и даже не о Михаиле, а именно о Михаиле Наумовиче. Он прекрасно понимал, что это застарелые, прокисшие и душные подростковые комплексы: в конце концов, рядом давным-давно не осталось никого, кто помнил бы нескладного, толстого и прыщавого еврейского мальчика, которому всегда покупали одежду на вырост…

О, эта одежда! Сначала она была широкой и длинной, а потом рукава и штанины становились короткими, обнажая вечно грязные манжеты и спустившиеся гармошкой носки. Он ненавидел то, как он выглядел, он ненавидел себя, свою одежду и своих родителей за то, как он был одет, за свое носатое толстогубое лицо, за насмешки одноклассников…

Где они теперь, все эти токари и бетонщики, продавщицы и грошовые шлюхи? Пропитые, затертые, засаленные, заезженные жизнью, застреленные в афганах и карабахах, убитые в пьяных потасовках, изо дня в день волокущие черную от пота лямку – где они? Век бы их не видеть…

Самое смешное заключалось в том, что точно такая же, если не худшая, участь была уготована и ему. Единственное, что смогли сделать для него родители, это отмазать от армии – и на том спасибо, честно говоря, не ожидал и этого… В институт он не поступил – аттестат был не ахти, и в приемной комиссии, конечно же, сидел антисемит… а если даже и не сидел – какая теперь разница? Он пошел работать на стройку. «Где вы видели еврея с лопатой?..»

Был такой старый анекдот, в котором Михаил Наумович не усматривал ничего смешного. В конце концов даже самая остроумная шутка надоедает, если слышишь ее изо дня в день, и не по одному, заметьте, разу, и даже не по два, если уж на то пошло…

Он курил «Приму» и пил портвейн: бытие определяет сознание, или вы не слышали? Пару раз он пробовал одеколон и даже лосьон после бритья – за компанию. Он навсегда запомнил табличку, виденную им как-то возле кассы в хозяйственном отделе универсама: «Денатурат отпускается с 14-00». Это было, дай бог памяти, в благословенном восемьдесят шестом и вызвало у него приступ дикого хохота даже тогда. Правда, озлобленная продавщица в халате того же цвета, что и денатурат, – не хватало только сделанной жирным черным шрифтом надписи «ЯД!» поперек груди, – не разделила его веселья, а почему-то принялась визгливо орать… У этих людей была психология каких-то инопланетян, совершенно нечеловеческая и потому абсолютно ему непонятная. Непонятная настолько, что порой ему казалось, будто это не они, а как раз он не вполне нормален и потому никак не может до конца вписаться в плавное течение жизни…