Читать книгу "Озорница - Тереза Медейрос"

Новая. Зеландия, 1865 год

Напуганные звуком выстрела туземцы бросились врассыпную, оставив позади темную фигуру, распластавшуюся на песке, как сломанная кукла. В наступившей тишине стал слышен мерный рокот морского прибоя.

Джастин Коннор разжал онемевшие пальцы и выронил пистолет, сделал шаг в сторону неподвижной фигуры и остановился. Хотелось облегчить душу и крепко выругаться, но горло сдавило предчувствие непоправимой беды.

В мягком свете луны простодушное лицо Дэвида казалось на редкость красивым, хотя в нем не было ничего примечательного. При встрече на лондонской улице мимо такого человека пройдешь, не заметив. Из уголка его рта тонкой струйкой стекала на песок кровь.

Неожиданно он открыл глаза.

— Послушай, приятель, — самым обыденным тоном сказал Дэвид. — Подайся-ка чуть в сторону. Заслонил спиной бриз, так что дышать нечем.

Голос звучал бодро, и у Джастина немного отлегло от сердца. Он опустился на колени, приподнял голову Дэвида, сглотнул подступивший к горлу комок и, едва сдерживая слезы, взмолился:

— Держись, брат. Не вздумай умирать, черт возьми.

Рубашка на груди Дэвида пропиталась кровью, и стало ясно, что он долго не протянет. За годы скитаний по Новой Зеландии им не раз приходилось вступать в жестокие схватки, и Джастин повидал немало смертельно раненных. Он попытался все же остановить кровотечение — зажал ладонью рану друга, хотя сомнений не было: этот человек, ставший для него отцом и братом, — обречен. Джастин убрал прядь волос, упавшую на лоб раненого, а тот поднял руку, и луна высветила золотую цепочку.

— Клэр, — хрипло прошептал Дэвид, протягивая руку.

Джастин крепко сжал цепочку в ладони, перепачканной кровью друга. Теперь он понял, почему Дэвид побежал к палатке, а не к поджидавшей у берега лодке. Он даже не пытался добраться до оружия, ему важнее было спасти самое дорогое — миниатюрный портрет дочери, хранившийся под крышкой карманных часов.

— Найди ее, — с трудом выговорил Дэвид слабеющим голосом. — Передай, что сожалею… так уж сложилось. Скажи, я всегда любил ее. Позаботься о моем ангелочке, Джастин. Поклянись выполнить мою просьбу.

Джастин не мог вымолвить ни слова, тупо глядя на часы. Он боялся открыть крышку и увидеть знакомую улыбку на милом лице, боялся взглянуть в теплые карие глаза. Ведь придет пора рассказать Клэр, как погиб ее отец на пустынном берегу. Нет, это выше его сил. Может, если сейчас промолчать, Дэвид не умрет?

Из последних сил Дэвид впился пальцами в руку друга, как когтями, и, сцепив зубы, выдавил из себя:

— Во имя всего святого, Джастин! Дай мне клятву!

Джастин отвел глаза, избегая встретиться с горячечным взором умирающего. Слезы текли по его щекам и падали на лицо Дэвида.

— Все сделаю. Клянусь! — едва слышно прошелестел Джастин.

Дэвид бессильно откинул голову.

— Спасибо, мой мальчик, — удовлетворенно сказал он, и на губах его мелькнула тень улыбки. — Золотой прииск мне теперь ни к чему. Там, где меня ждут, золотом дороги мостят.

Джастин невольно улыбнулся сквозь слезы.

— Неисправимый оптимист. Ты был и остался оптимистом.

Ответа не последовало. Прижав к груди безжизненное тело друга, Джастин принялся раскачиваться из стороны в сторону. Его не покидало чувство вины, и подступало одиночество, безжалостное и неизбежное, как удары волн о берег.

Когда он встал, ноги его дрожали, но Джастин превозмог себя и взял Дэвида на руки. Голова его свесилась, и свет луны позолотил каштановые волосы. Джастин уложил тело на дно лодки, бережно выпрямил конечности, оттолкнулся от берега длинным шестом и бессильно упал рядом.

Тут до него дошло, что он держит в руке посторонний предмет, разжал пальцы и увидел часы. Он сжимал их с такой силой, что они врезались в ладонь. Джастин медленно откинул крышку.

На него весело смотрели доверчивые глаза девочки с овальным лицом в обрамлении непокорных кудрей — искрящиеся жизнелюбием глаза Дэвида. Джастин захлопнул крышку. Нечего пялиться. С былыми мечтами можно распрощаться. Все кануло в вечность: золотой прииск, Николас, наследство, причитавшееся Клэр. Джастин прислонился затылком к борту лодки и отдался на волю волн. Его несло неведомо куда, и глаза застилали слезы.

Лондон, 1865 год

Мисс Амелия Винтерс взглянула поверх очков на девочку, бесшумно скользнувшую в библиотеку. Всего несколько месяцев назад Клэр наверняка бы с шумом влетела в комнату, не умолкая ни на секунду, и нарвалась бы на замечание за расстегнутые пуговицы на ботинках и развязанные ленточки. Сейчас иная картина: после исчезновения отца девочка утратила былую жизнерадостность; жаль однако, что только трагедия вынудила ее вести себя как подобает настоящей леди.

Но кое-что все же осталось от прежней непоседы — прическа. Директриса презрительно хмыкнула. Как ни причесывай Клэр, невозможно смирить ее непослушные кудри. Даже в строгом темном наряде девочка больше походила на взлохмаченного ангела, чем на воспитанницу пансиона Фоксуорт. Одно радовало глаз: хотя бы передник ее выглядел безупречно, что случалось не часто; не видно ни угольной пыли — последствий общения со служанками, ни кошачьих шерстинок, свидетельствующих о том, что Клэр возилась на конюшне с котятами. Их обычно укрывали там сердобольные слуги, несмотря на строгий наказ мисс Винтерс не давать убежища бездомным беременным кошкам.

Девочка сделала небрежный реверанс и шумно выдохнула. Дыхание повисло в воздухе светлым облачком. «Уже февраль на пороге, незачем попусту тратить уголь на отопление», — подумала Амелия, почти не чувствовавшая холода в костюме из толстого твида.

Клэр присела на краешек глубокого кресла из розового дерева, словно боясь утонуть в подушках. Присмотревшись к ней, Амелия не на шутку встревожилась. В черном форменном платье девочка выглядела изможденной: длинные худые ноги, на бледном лице огромные темные глаза. Суровые, немигающие, не по возрасту умные, они вопрошающе уставились на Амелию. Беспокойство Клэр выдавали только руки, беспрестанно теребившие пожелтевший листок бумаги, видимо, последнее письмо от отца.

В душе Амелии шевельнулась жалость. Лучше сразу со всем покончить, развеять все надежды этой девочки. Директриса с хрустом расправила плотный лист бумаги на столе и звучно прокашлялась.