Читать книгу "Бить будет Катберт; Сердце обалдуя; Лорд Эмсворт и другие - Пэлем Грэнвил Вудхауз"

© Перевод. Н. Трауберг, наследники, 2012.

Стояло утро, когда вся природа кричит вам: «Эй, впереди!» Ветерок нес из долины надежду и радость, шепча о коротких ударах прямо в лунку. Средний газон улыбался зеленой улыбкой голубому небу; а солнце, выглянув из-за деревьев, казалось огромным мячом, брошенным клюшкой невидимого бога, чтобы опуститься в последнюю лунку. В тот день после долгой зимы возобновлялась игра, и у первой подставки собралось довольно много народа. Штаны для гольфа переливались всеми цветами радуги, воздух трепетал от радостных предчувствий.

Однако в веселой толпе было печальное лицо. Принадлежало оно человеку, помахивавшему клюшкой над новым мячом, который тихо лежал на песчаном холмике. Человек этот был неспокоен и измучен. Он смотрел на средний газон, топтался, смотрел снова, колебался, словно Гамлет. Наконец он взял у кэдди клюшку, которую смышленый мальчик держал наготове.

Старейшина, наблюдавший за ним со своего кресла, глубоко вздохнул.

– Бедный Дженкинсон, – произнес он. – Никак не изменится.

– Да, – согласился его собеседник, молодой человек с открытым лицом и гандикапом шесть. – Я случайно знаю, что он всю зиму брал частные уроки.

– Все напрасно. – Мудрец покачал головой. – Никто на свете не может ему помочь. Я постоянно советую ему, чтобы он бросил гольф.

– Вы! – вскричал молодой человек. – Мне казалось…

– Понимаю и одобряю ваш ужас, – сказал старейшина. – Но учтите, это – особый случай. Мы с вами знаем сотни плохих игроков, которые вполне счастливы. Они способны забыть, отключиться. Не таков Дженкинсон. В нем нет беспечности. Счастливым он стал бы только при полном воздержании. Понимаете, он – обалдуй.

– Кто?

– О-бал-дуй, – повторил мудрец. – Одно из тех незадачливых созданий, которые обалдели от самого высокого из видов спорта. Гольф съел их души, лишил их разума. Обалдуй – не такой, как мы с вами. Он туп. Он мрачен. Он не способен к битвам жизни. Например, Дженкинсона ожидало блестящее будущее в области сена и зерна, но гольф так воздействовал на него, что он упускал одну за другой самые лучшие возможности, и более расторопные коммерсанты его обходили. Насколько я понимаю, ему грозит банкротство, и скорое.

– Господи! – воскликнул молодой человек. – Надеюсь, я не стану обалдуем. Неужели нет никаких средств, кроме полного отказа?

Старейшина помолчал.

– Занятно, что вы об этом спросили, – сказал он наконец. – Как раз сегодня утром я вспомнил случай, когда обалдуй победил свою немочь. Конечно, благодаря любви. Чем дольше я живу, тем яснее вижу, что любовь побеждает все. Однако вам бы хотелось, конечно, выслушать историю с начала.

Молодой человек поспешно вскочил, как дичь, внезапно заметившая капкан.

– С удовольствием, – сказал он, – но я потеряю место у подставки.

– Данный обалдуй, – сказал старец, спокойно и крепко держа его за пуговицу, – был примерно ваших лет, и звали его Фердинандом Дибблом. Мы были хорошо знакомы. Именно ко мне…

– Может, в другой раз?

– …ко мне он пришел за сочувствием в час испытаний. Не постыжусь заметить, что, когда он выложил душу, в глазах его стояли слезы. Что до меня, сердце истекало кровью.

– Еще бы! Но я…

Старейшина мягко посадил его в кресло.

– Гольф, – сказал он, – великая тайна. Словно капризная богиня…

Молодой человек обмяк и сдался.

– Вы читали «Старого морехода»? – спросил он.

– Да, очень давно. А при чем тут он?

– Ах, не знаю, – ответил молодой человек, – просто пришло в голову.

– Гольф (повторил старейшина) – великая тайна. Словно капризная богиня, он исключительно глупо расточает свои дары. Мы постоянно видим, как крепкие, сильные мужчины пасуют перед заморышами, гиганты промышленности – перед младшими клерками. Люди, способные править империей, не могут справиться с маленьким мячом, что великолепно удается законченным кретинам. Странно, но это так. Трудно понять, почему Фердинанд Диббл не мог стать хорошим игроком. У него были сильные руки и верный глаз. Однако играл он ужасно. А как-то, в июне, я понял, что он к тому же обалдуй. Помогла мне в этом беседа на террасе.

Я сидел здесь, думая о том о сем, и вдруг заметил, что неподалеку, у клуба, Диббл разговаривает с какой-то девушкой. Кто это, я определить не мог, она стояла ко мне спиной. Скажу лишь, что на ней было белое платье. Когда они попрощались, Фердинанд медленно направился в мою сторону. Вид у него был печальный. Днем он проиграл Джимми Фовергилу, и я решил, что дело в этом. Вскоре выяснилось, что прав я лишь отчасти. Он сел рядом со мной и несколько минут мрачно смотрел в долину.

– Только что говорил с Барбарой Мэдвей, – наконец сообщил он.

– Вот как? – сказал я. – Очаровательная девушка.

– Она уезжает на лето в Марвис-Бэй.

– Наши места опустеют.

– Еще как! – возбудился он и замолчал снова. Наконец он глухо застонал. – Черт, как я ее люблю! – проговорил он сквозь зубы. – Господи Боже, как люблю!

Я не удивился, что он со мной откровенен. Почти все здешние молодые люди рано или поздно приносят мне свои тяготы.

Фердинанд отрешенно грыз ручку ниблика.

– Не могу, – сказал он наконец, – не могу попросить такого ангела, чтобы он, то есть она, вышла за меня замуж. Понимаете, всякий раз, когда я уже готов, я кому-нибудь проигрываю. И я теряюсь. Я нервничаю, бормочу, говорю глупости. Хотел бы я знать, кто придумал эту бесовскую игру. Взял бы его и задушил. Наверное, он давно умер. Ну, хоть попрыгал бы на могиле.

Именно тут я понял все, и сердце у меня сжалось. Истина вышла наружу. Фердинанд стал обалдуем.

– Ну-ну, дорогой мой! – сказал я, зная, что слова мои бессильны. – Справьтесь с этой слабостью.

– Не могу.

– Попробуйте!

Он снова погрыз ручку, потом сказал:

– Она просила меня приехать в Марвис-Бэй.

– Что ж, неплохо. Значит, ей нравится ваше общество.

– Да, но какой в этом прок? – Глаза его внезапно блеснули. – Вот если бы я победил хорошего игрока – хоть раз, хоть один раз! – я бы с ней объяснился. – Огонек угас. – Но куда мне!

Что тут скажешь? Я похлопал его по плечу, и вскоре он ушел. Я остался здесь, думая о нем, и вдруг из клуба вышла Барбара. Она тоже была печальна и озабочена, словно что-то ее гнетет.

– Хотелось вам, – спросила она, садясь в соседнее кресло, – дать кому-то по голове чем-нибудь тяжелым?