Читать книгу "Лунное танго - Анна Воронова"

Первую монгольскую лошадь звали Большая Херь.

Лошадь – толстобокая, приземистая, косматая – быстро схрупала сухарь и ощутимо ткнула Динку носом. Из Динкиного кармана вкусно пахло, там, помимо сухарей, прятался еще и сахар.

– Пап, ее как зовут?

– Херь.

– Как? – опешила Динка. – Почему?

– А, считай, почти всех монгольских лошадей зовут Херь. Эта – Большая Херь, а вон та, у коновязи, – Маленькая. А рядом – Белоногая. «Херь» – это значит гнедая, масть такая. А других имен тут не дают, монголы не понимают, зачем лошади имя. Ну, жеребцы там, конечно, кони волшебные у батыров… а эти, рабочие, все одна херь.

– Ну как же?! Лошади же! Они же наши друзья.

– Не выдумывай. Друзья! На них ездят, а не дружат. Большая разница – друзья и тягловый скот. Ты же не даешь клички вагонам в метро. Ты этих вагонов даже не замечаешь, просто едешь в школу – и все. Вот и монголы так же. Только метро у них живое.

И папа ушел в гостевой домик.

– Бе-бе-бе, – показала ему в спину язык Динка, – дурацкий пример. Если б это был мой собственный вагон, я бы уж точно не стала его звать просто железякой. Небось у самого как машина, так – «ласточка моя», а как лошадь – так херь. Не выдумывай, Дина, ха! Я бы вагон назвала Терминатором, или Самоваром, или Гремучкой, все лучше, чем ваша херь всеобщая. А ведь вагон железный. А лошадь живая.

И она сочувственно скормила Большой Хери все сухари, а сахар оставила для Белоногой и Маленькой. Плохо, когда тебя не замечают, даже когда садятся тебе на спину.

Динка любила давать имена. В детстве она давала имена дождям. Дожди приходили по очереди, топтались за окнами детского садика, и ей казалось, что некоторые живут неподалеку, поэтому чаще других забредают в гости. Особенно осенью. Осенью дожди ходили целыми табунами. Они казались ей похожими на прозрачных коней с тысячью серебристых ног. Динка всегда хотела, чтобы у нее был собственный конь.

И собака.

В детстве – ну, когда она была совсем маленькая, – родители ни за что не хотели брать собаку. Они все время переезжали с места на место, задерживаясь на год-другой в разных городах на съемных квартирах. Мама частенько говорила: «Не живем, а кочуем». Динке нравилось кочевать, она не знала другой жизни. Вот только собака… ей очень хотелось собаку, невероятно. Чтобы у нее наконец-то появился друг. Лошадь тоже хотелось, но она себя сдерживала – понятное дело, не станут же родители таскать за собой лошадь, им и одной Динки хватало.

Однажды, когда она только пошла во второй класс, мама отправила ее на полгода в маленький карельский городок к тетке – но Динке ужасно не понравилось кочевать одной. Больше она с родителями не расставалась. А собаку ей все-таки завели, только это грустная история…

Последние три года семья жила за границей, в столице Монголии – Улан-Баторе. Удивительный это был город, где по улицам бродили коровы, рысили всадники дэли в национальных халатах, на низких мохнатых лошадках, а в чай клали соль вместо сахара.

И только Динка всерьез стала присматриваться к местным лошадям, прикидывая, не уговорить ли родителей, – как выяснилось, что она едет обратно, в Россию. А из-за чего? Из-за школы! Вот уж засада так засада… Впереди маячил переезд, папу засылали куда-то на границу пустыни Гоби, мама ехала с ним, а Динке там места не нашлось, потому что учиться негде. И как она ни бунтовала, как ни подлизывалась – все оказалось бесполезно…

* * *

Тыг-дым, тыг-дым, – отбивали колеса.

Она прижалась носом к черному холодному стеклу в коридоре вагона. Поезд грохотал, гремел, как чугунная конница или как стая стремительных железных ласточек. За окном покачивался снежный лес, подсвеченный зеленоватой волчьей луной. Так и подмывало завыть, задрав голову к черным летучим небесам.

Она умела выть по-волчьи.

Она научилась у Рэньки, у своей любимой собаки, почти волчицы.

Сквозняк холодил щеку, в дребезжащую щель влетали крошечные колючие снежинки. Холодно, все время холодно. В Монголии тоже было холодно, но по-другому. Там ветер поднимал невесомую морозную пыль, камни смерзались намертво, а вот снега не было, только промерзшая окаменевшая земля. И деревьев не было, и травы. Только пыль, камни, овцы, коровы и лошади. Невысокие косматые лошади с заиндевелыми гривами. Жалко, не успела она себе там лошадку завести…

За окном наконец-то мелькнули первые фонари, поезд дернулся, заскрежетал, сбрасывая скорость, и Динка отлипла от стекла, вернулась в свое купе. Привычно накинула лямки здоровенного походного рюкзака, деловито щелкнула пластиковыми застежками, подтянула ремни. Сонная проводница вышла в тамбур, молча откинула лязгнувшую лесенку, и девочка спрыгнула вниз, на заснеженный щебень.

Станция называлась Лодейное Поле. Тут у Динки пересадка. Московские поезда шуровали дальше, на Мурманск, а ей надо было свернуть в медвежий угол (как говорила мама), к огромному озеру Ладога. Поезд в нужный ей городок ходил всего один раз в день, и пересаживаться на него полагалось в пять утра. Такая вот нечаянная радость. Сам поезд невелик – тепловоз и ровно два вагона.

Динка перелезла через рельсы, вскарабкалась по лесенке на платформу и огляделась.

Что это за Лодейное Поле, скажите на милость? И где тут вокзал?

Пассажиры из других вагонов уже подхватили баулы и тележки, устремляясь к пролету железнодорожного моста. Динка плотнее завязала меховые уши, одернула короткую дубленку и, стараясь не хватать ртом морозный воздух, заторопилась следом. Сверху, с моста, открывались ветвящиеся пути, паровозы, вагоны с бревнами, цистерны, пустые платформы. Московский скорый, казалось, с трудом втиснулся между коричневыми тяжелыми товарняками. Где-то клубился пар, рельсы отсвечивали синевой под мощными прожекторами, лязгало железо, голос диспетчера неразборчиво шелестел, что-то гулко вздыхало в динамиках. Она спустилась вниз возле низкого здания, больше похожего на бункер, в котором можно пересидеть с десяток ядерных зим.