Читать книгу "После бала - Энтон Дисклофани"

Эта книга для женщин, которые все еще спрашивают меня о Джоан. Для девушек, которые только узнали о ее истории и моем в ней участии. Для женщин в возрасте, которые всегда восхищались ее фотографиями в рубрике светской хроники: Джоан была украшением для мужчин. Для Фрэнка Синатры, Дика Крюгера, Даймонда Гленна. Всем хотелось выяснить, кто она такая.

Для начала я всегда говорю, что она была маленькой светловолосой гордостью семьи Фортиер. Все обожали ее с самого рождения.

Затем она стала самой известной светской львицей Хьюстона. Они никогда не поймут, каково это – находиться в ее обществе и пытаться рисовать картину. В Джоан не было ничего выдающегося, она просто была рождена для того, чтобы ею любовались. Она была худенькая, но не как вешалка. Платья идеально сидели на ней, подчеркивая ее стройные бедра, сильные руки, выпирающую грудь. Где бы она ни появлялась, шампанское било ключом. Она делала людей счастливыми. Определенно, она была прекрасна, но это еще не все. Она светилась изнутри.

Я остановлюсь на этом. Им интересно, как она пропала. Но я не могу сказать им этого.

Я бы не сказала, что я ее просто любила. С детства я была ее лучшей подругой, ее придворной дамой, ее духовной сестрой.

Впервые она исчезла в 1950 году, в год нашего выпуска из школы. Нам понадобилось не много времени, чтобы понять: она сбежала в Голливуд, чтобы стать звездой. И если бы вы хоть раз находились с ней в одной комнате, то у вас не было бы сомнений, что у нее все получится. Потому что тогда все просто грезили о ней. Почему бы об этом не мог мечтать и какой-нибудь продюсер? Ее не было год, а когда она вернулась, жизнь пошла своим чередом с Джоан в самом центре событий. Она тысячи раз пропадала после Голливуда. На день, на вечер, на неделю. Даже когда она была рядом со мной, казалось, что она исчезает.

В нашей дружбе был лейтмотив: она всегда пропадала, а я всегда искала ее. Пока однажды мне это не надоело.

Изначально мы обе были Джоан – Джоан Один и Джоан Два, когда наши няни привезли нас в детский сад при начальной школе в Ривер-Оукс. Наша учительница, молодая блондинка, которая учила богатых детей буквам и цветам, пока ее ухажер окончательно не сделал ей предложение, приостановилась, читая список имен. Приостановилась на нас, двоих Джоан. Одна – светленькая, вторая – темненькая. Одна, это было очевидно даже в столь юном возрасте, была рождена, чтобы быть красавицей, у второй, темненькой, были обычные черты, но достаточно милые.

– У тебя есть второе, среднее имя? – спросила она меня, темноволосую девочку.

– Сесилья, – ответила я. Мне было пять лет. Я знала свое среднее имя, свой адрес, свой номер телефона.

– А у тебя? – спросила она, кивая в сторону Джоан, и взяла ее крохотную ручку.

Она держала ее, словно хрупкую птичку. Я выхватила загорелую руку Джоан из рук учительницы. Уже тогда я не любила, когда люди позволяли себе слишком много с моей подругой. Я привыкла к тому, что всем хотелось ее потрогать. Я это понимала, но мне это не нравилось.

– У нее нет среднего имени, – сказала я, а Джоан радостно закивала в ответ. Она не боялась ни незнакомцев, ни здоровых мужчин с низкими голосами, ничего. За год до этого она пошла на уроки плаванья и уже ныряла в бассейн с вышки.

– У меня нет.

– Что ж, – сказала учительница, уперев руки в бедра. Насколько я помню, она была одета в бледно-голубое платье в маленький цветочек, а ее волосы были собраны в скромный пучок. Я увидела кружевной край ее комбинации, когда она наклонилась, чтобы поговорить с нами. Был 1937 год, и, скорее всего, она отчаянно хотела выйти замуж, родить детей и учить их азбуке, открыть для них всю палитру этого яркого и пестрого мира. – Теперь мы будем называть тебя Сесилья. Нет, Сесе. Так лучше звучит. А ты, – она успокаивающе улыбнулась Джоан, – не волнуйся, ты так и останешься Джоан.

Наши мамы не были подругами, но они хорошо относились друг к другу. Мы познакомились благодаря нашим няням, Иди и Дори, которые были сестрами. Они хотели работать вместе, в Ривер-Оукс, и устроились всего в улице друг от друга, у Мэри Фортиер и Рэйнальды Берн, совершенно разных женщин. В первую очередь они отличались достатком. Мэри, мать Джоан, выросла в простой семье в Литтлфилде, штат Техас. В старших классах она познакомилась с отцом Джоан, он был на пятнадцать лет старше ее и уже богат. Мэри понимала масштаб своего везения, это было невероятно, что она смогла вырваться из пыльного, бесперспективного Литтлфилда. Дочка родилась, когда Мэри считала, что ее детородный возраст уж давно позади. Так что Джоан осчастливила Фарлоу, сделав его папочкой, а Мэри – мамочкой. Они были бесконечно благодарны судьбе за такой подарок. Фарлоу, нефтяник из Луизианы, который продолжал сколачивать состояние даже во времена Великой депрессии, верил в Божий промысел, как и большинство везунчиков, и позднее рождение Джоан было доказательством того, что жизнь к нему благосклонна.

Моя семья тоже была богатой, но не настолько, как Фортиеры. Мама получила большое наследство, а отец был руководителем компании «Хамбл» и не искал нефть, как Фарлоу Фортиер. Замужняя жизнь моей мамы оказалась намного более скромной по сравнению с ее детством. Она выросла с дворецким, горничными и нянями в Саванне; в Ривер-Оукс она наняла одну горничную, одну няню и жила в доме, который не был даже близок к тому, чтобы можно было назвать его самым большим.

Но все же обе женщины назвали своих дочерей Джоан. На данный момент этот жест видится мне полным надежд. Джоан – такое элегантное имя. И сильное. Возможно, нашим матерям тогда казалось, что с мужским именем они дают силу своим маленьким крошкам. Может, они надеялись, что их девочки унаследуют мир мужчин, мир с привилегиями для мужчин. А может, они ничего такого и не думали. В 1932 году имя Джоан было пятое по популярности. Мэри и моя мама назвали нас Джоан, как и все остальные, потому что это было естественно: все так делали.

Но вернемся к тому первому дню в детском саду. Тем же вечером, после того как моя няня Иди накормила и искупала меня, пришла мама, чтобы уложить меня спать. Я рассказала ей, что у меня теперь другое имя. Естественно, она была в бешенстве. Моя мама всегда была в бешенстве. Но это имя все равно прилипло ко мне, и с тех пор я стала Сесе – не столько имя, сколько звук, двойной свист.

Я привыкла к нему.