Читать книгу "Золотые времена - Александр Силецкий"

Мы предлагаем достославному обывателю эту Хронику ничуть не из желания позабавить либо удивить его.

Задача в принципе иная: просто были, есть у нас и еще долго будут вещи, о которых забывать нельзя, сколь бы безрадостно-пренеприятны ни становились они для всяких по ошибке добредших до власти жуликов и остолопов.

Уместно вспомнить здесь застольное речение Я. Идиопуло в канун Большой депертурбации: «Род людской на дураках стоит, а вперед идет, стремясь использовать по назначенью оных».

Впрочем – и это тоже здесь уместно вспомнить, – бесподобный циник и психолог, лучший друг сиротствующих вдов и девок, сызмальства обромантивевших вконец, проказник от познанья мира Гоги Магогия в ответ неоднократно отмечал: «Как он родился Идиопуло, так и помер идиопуло». Умел сказать.

Но это уже – область, слишком темная для нас, тут мы разводим руки.

Подобным же образом ничего утешительно-толкового не можем сообщить насчет того, кто́ автор Хроники.

Когда шельмец Федотка Драноух нечаянно представлен был пред очи Тýшинского вора и тот скаредно спросил: «Ну, что ты, харя, своровал исчо?», Федотка сумрачно ответил: «А фалдуй его знает… Фалдец – он, знамо, прииде незаметно. И шел бы ты к фалдую, государь», за что был милостиво выдворен пинком под зад, но после так, по щедрости, наказан, что, фигурально выражаясь, офалдеть.

С тех пор фалдуя ищут все, везде и постоянно. А на деле – форменный фалдец.

С автором Хроники примерно та же история.

Но не будем попусту тратить усилий.

Как написал справедливо мудрый Э. Э. Крепостных-Правов: «Начало проводить в соответствии с концом!», едва только приступил, полемизируя с бессрамным О’Фицдубобовером, к работе над 720-томным трактатом «Курс перистательно-космогонической эстетики».

Он намарал, правда, целых 740 фолиантов, однако весь объем пришелся только на «Введение», где мудрый трудотерпец беспристрастно и толково процитировал подряд всех классиков, которых надобно и спьяну помнить, и на том иссяк. Что дальше делать, он не знал.

Ныне трудно сказать – в связи с этим или нет, но вскорости после случившегося академист Подлищик публично заявил: «С цитатами не борются – их просто публикуют». Начальство, по велению народов, так ликовало, что Подлищику вручили в осьмнадцатый раз Блямбу Драноела и, засушив при жизни для потомства в чине классика, оставили в покое, дабы дальше не мешал.

Нам такое не грозит: Хроника не длинна и никаких канонов явно не страшится, в равной мере не подобострастничая перед ними и не глядя на них свысока.

Так сказать, рукопись вполне благожелательного свойства – в отношении того, кто вдруг возьмется прочитать.

Чем же она примечательна?

Сперва коснемся несколько глубин истории. Так принято в кругах.

Еще настырный Диоген, бывало, громко и прилюдно сокрушался: «Земля ойкуменная – истинно колыбель человеческая, но не можно оному в колыбели вечно жити, ибо – срам»; и потому переселился жить в бочку.

Другой бедовый природопытатель, душка Циолковский, по случайности познавши диогенову премудрость, выражался постоянно в том же духе; тем не менее в бочку сам не полез, но зато придумал, как её не без изящества надставить сверху в точности такими же и – запустить ко всем чертям.

Так человек узнал свою дорогу в космос.

Кстати, о человеке.

Добрейший, кроткий, сладкозвучнейший певец любой нечаянной свободы Катаваса Пестик, страшивший всех своих врагов уж только тем, что в голове его рос постоянно фикус, а благородная душа была наполнена вегетарьянством (мы полагаем, эпитет «вольтерьянский», фигурирующий всюду, – явная описка угодливых историографов былых времен), – так вот, на смертном одре сей покровитель разных исчезающих народов, кротких вдов и особливо мальчиков из брошенных семей печально и смиренно сообщил: «Да, милые друзья мои, конечно, всякий человек – венец природы… Ну, а вдруг терновый?».

Впрочем, мы немного отвлеклись.

Первым навсегда – запомним это доброе словцо! – покинул Землю некто донской японец Кукусаки Замураки.

При нем была любезная жена – акробатка Дуся. Она сложилась пополам, и муж, отбывши в дальнюю командировку, в чемодане тайно вывез супругу за пределы.

Обратно они не вернулись.

Донские японцы долго ликовали.

Мы не станем красочно и с разными деталями распространяться, дабы не вызвать у почтенных обывателей непредсказуемых порывов, о том, какая вскоре смута поднялась среди тогдашних обитателей Земли.

Все требовали предоставить право – каждому, бессрочно – лететь, куда хотят, и оставаться, где сумеют.

Понятно, вместо права был немедленный запрет: эдак все бы чохом улетели, а кто бы на Земле тогда пахал?!

Но – дело давнее, пережито́е. Почти забытое. Чему в немалой степени способствовал обидно рано, но без мук преставившийся от обжорства Ляпикордусъ-Сiнекюр. Его знаменитый афоризм: «О, эти интеллекта гривуазные скачки́! То запоры, то поносы. А когда же размышлять?».

Говорят, философ был отменный, вот только в обществах порой чудил, а польза, принесенная им отечеству, неоценима навсегда.

Был последний Изначальный Теоретик. Всему стремился придать вечную форму, оттого достойную пренебреженья.

Короче, космос заселили понемногу. Экспедиции различные шныряли взад-вперед.

Но среди прочих – тоже, несомненно, знатных – была все-таки одна, особо замечательная и потому для благосклонного обывателя достойная сугубого интереса.

Кáк ее запамятовали – совершенно непонятно. Ведь после нее как раз такая карусель завертелась, столько мошенников, точно грибов после дождя, в мире развелось!..

Кто-то, видать, крепко напортачил, заправляя делом, а потом, дабы не быть уличёну самому, решил всё вообще забвению предать.

Известный трюк.

Но, подобно классику, на радостях воскликнувшему: «Рукописи не горят!», мы в свой черед скромно обмолвимся: «Дела не тонут!».

И впрямь: всплыло дельце, что бы там ни вытворяли, норовя его сокрыть, и рукопись не сгоревшая, Хроника – вот она, милейший обыватель!

По правде, рукописей несколько, но они все – дефективные, так что годною к употреблению является только одна, разысканная прежде остальных.

Надобно отметить, что вначале, до печального забвения, едва та злополучно-эпохальная – во многих смыслах – экспедиция вернулась, ей прочили место в ряду легендарных и, кроме эпитета «вселенская», никаких других, менее звучных, к ней не прибавляли.

Но это пусть не удивляет, в истории подобных случаев – не счесть.