Читать книгу "Красотка печального образа - Галина Владимировна Романова"

Жасминовые заросли плотным кольцом окружили клумбу, и кто конкретно там сейчас разговаривал, Александре не было видно.

– Нин, помнишь, Танька вчера про огурцы говорила? Какой-то рецепт новый. Нет, не помнишь? – спросил женский голос, и в прорехе между плотной листвой мелькнул край оранжевой жилетки.

Все стало понятно.

Работников жэка загнали на городские клумбы пропалывать совершенно зачахшую под взбесившимся июльским солнцем растительность. Унылые головки ярко-красных цветов робко жались к настырной траве, в поисках скудной тени, но и тут им не везло. Траву ловко щипали шустрые пальцы, обтянутые резиновыми перчатками.

– Нет, не помню! – меланхолично отозвалась другая женщина, и живая жасминовая изгородь заметно содрогнулась – оперлась она на нее спиной, что ли. – А что за рецепт? Что-нибудь интересное?

– Да вот и не помню! – с заметным сожалением отозвалась первая. – Говорит, вкусные очень. Соли полторы ложки на литр воды, сахара, кажется, две… Нет, болтать не стану, а то наговорю…

Александра вздохнула.

У людей все, как положено. Все размеренно. Огурцы солятся впрок. Клумбы пропалываются без усилий и сожаления о том, что жизнь – настоящая жизнь – проходит мимо. А у нее…

А у нее все не по-человечески. Все не по-людски, как сказала бы бабушка, окажись она рядом. Бабушки рядом давно не было. Жить по-людски без ее мудрых советов абсолютно не получалось. И главное, рецепта – того самого рецепта простого человеческого счастья – Александра не знала.

Может, стоило продраться сквозь жасмин, а? Сесть вместе с тетками в оранжевых жилетках, послушать про огурцы сначала, потом еще про что-нибудь, а там, глядишь, и про жизнь. Они ведь наверняка мудрые. Наверняка пожившие и лиха хлебнувшие, что-нибудь да знают за жизнь-то. Хотя…

Хотя, как оказалось, хлебай не хлебай этого самого лиха, узнать все, вернее, предугадать все, то есть предостеречь себя ну никак не получается. Куда она ни шагнет, на каждом метре грабли. Ну, на каждом же!!! И она наступает и наступает на них, наступает и наступает. Беда просто!

– А она когда заступает, Танька-то? – не унималась одна из женщин. – Рецепт надо бы спросить. У меня огурцов тьма-тьмущая. Своим говорю: жрите огурцы!

– А они?

– Ага! Как же! Станут они их есть без колбасы да мяса. Набаловались все. Кобелищу своему тоже сую каждый раз на смену, а он их из пакета вытаскивает. Кому выращивала, спрашивается?..

– Салат делай. В салате они скоро расходуются, – посоветовала ей товарка.

– Дык делаю! А толку?! Пропадают огурцы-то… Нет, рецепт обязательно нужен. Дождаться бы Таньку…

Александра снова вздохнула и покосилась на клумбу с легкой завистью.

Вот бы ей кого-нибудь дождаться, чтобы рецептом разжиться, а! Только не рецептом засолки огурцов, а каким-нибудь посущественнее. К примеру, как поумнеть, не напрягаясь, к двадцати трем годам? А они ведь не за горами, они через полгода, ее двадцать три года. Или, допустим, как не позволять некоторым человеческим индивидуумам собой манипулировать? Или, скажем, как вдруг стать такой счастливой, чтобы улыбаться хотелось без причины?

– Смех без причины – признак дурачины. – потюкал неделю назад ее отец, когда она неосторожно обронила эту свою мечтательную мыслишку вслух. – Дело должно быть у каждого! Нормальное дело, приносящее удовлетворение, а ты все ищешь себя, все ищешь! Так ведь можно всю жизнь в поисках промыкаться. Избаловала тебя бабка на наши родительские головы…

Александра не возражала. Может, и избаловала. Может, и еще чего. Она вот лично не знала, как называется то состояние блаженного покоя, в котором она прожила за бабушкиной спиной все свое детство, отрочество и часть юности. Было ли то баловством или нет, спорить не бралась. Но то, что как только бабушки не стало, Александра осиротела, это была абсолютная и бесспорная правда.

– Господи! И когда только этот дурацкий кустарник уже выкорчуют?! – посетовали за жасминовой стеной. – Надоел, спасу нет. Просто как бельмо на глазу! Тоже мне, благоустроители! Тротуары мостят, а старье вырубать не собираются!..

Александра недобро глянула в сторону пропалываемой клумбы.

Ну, как можно так рассуждать, как можно от него избавляться!!!

Жасмин здесь рос всегда. Это такая же городская достопримечательность, как памятник Ленину на городской площади, как дом купца Струганова, в котором уже лет тридцать прозябала местная типография, как пепелище, оставшееся после сгоревшего районного Дома культуры, в конце концов!

Жасмин, он же рос здесь всегда, кажется. Во всяком случае, последние пятнадцать лет Александра его точно помнит. Она ведь бегала мимо него в школу. Воспоминания о начальных классах, правда, были весьма смутными, но потом-то!..

Про потом все-все помнит, будто это было вчера. И как прятались в этих зарослях от мужающих год за годом одноклассников. И как потом назначала возле этой заросшей жасмином клумбы свидания. И как знакомые девчонки, обкурившись «Пегасом», зажевывали табачный дух жасминовыми листьями, дающими странный огуречный аромат.

Опять про огурцы! Вот ведь тему подбросили тетки с самого утра. Хотя тему подбросили ей уже до теток, и совершенно не огурцов она касалась.

Вспомнив, Александра тяжело вздохнула в третий раз.

Какая же она несчастливая! Нет, ну какая же все-таки она несчастливая!!! Почему интересно подобная дрянь должна была случиться именно с ней, именно в этом крохотном городе, где все у всех на виду, и именно в то самое время, когда, казалось бы, ничто не предвещало. Почему, а?!

Ресницы Александры, забытые сегодняшним утром и не накрашенные, мелко-мелко затрепетали за темными стеклами солнцезащитных очков, пытаясь справиться с очередным приливом слез. Не разреветься бы снова. Глаза-то не красила, а вот над лицом потрудилась. Тоником протерла, солнцезащитный крем нанесла, пудрой приложилась. И как-то даже смогла себе немного понравиться, когда очками покрасневшие глаза прикрыла.

Нет, реветь нельзя. Лицо сделается дурным и непривлекательным. Нос…

Ох, уж этот нос! Ох, уж эта курносистая ее проблема! Попробуй тут разревись с таким-то носом, попробуй поглотай красиво слезы, глядя с укоризной и тоской, тут же расплывется картошкой на пол-лица.

Она не станет плакать. Она выдержит все с поразительной стойкостью. И постарается быть циничной и снисходительной, глядя в глаза этим…

Фу, чушь какая! Она же не сможет, это же ясно, как божий день. С чего бы ей тогда стоять сейчас на автобусной остановке и дожидаться пригородного автобуса, а? Зачем было подниматься ни свет ни заря, собираться в экстренном порядке, будто по радио только что объявили всеобщую эвакуацию? С чего, зачем, для чего?! Для того чтобы в глаза посмотреть или на что-то еще?!