Читать книгу "Четыре степени жестокости - Кит Холлиэн"

Нe знаю, как лучше начать.

Я должна объяснить, почему главная загадка для меня не то, как заключенному удалось сбежать из прекрасно охраняемой тюрьмы, не значение загадочных рисунков и не личности тех, кто был причастен к убийству. Я никак не могу разгадать тайну человеческого сострадания. И это мучает меня подобно воспоминаниям об ампутированной конечности. Слишком многое переплелось в этих понятиях: любовь и боль, одержимость и заброшенность, унижение и нужда. Пусть я цинична и весьма скептически настроена, как того требует род моих занятий, но не стану отрицать, что между заключенными и сотрудниками исправительного учреждения могут возникнуть вполне искренние отношения. И еще я знаю: подобные отношения почти всегда основываются на взаимной выгоде, это своего рода коммерческие связи. Зэки нужны нам не меньше, чем мы им. И знаете, эти долги накапливаются, и порой приходится идти на компромисс со своими принципами, чтобы расплатиться. Такое может случиться с каждым из нас.

Меня зовут Кали Уильямс. Сомневаюсь, что родители знали, что называют меня в честь индийской богини тьмы и разрушения, когда поменяли буквы в самом обычном имени Кейли. Я выросла в безликой западной глубинке, где все стремятся жить тихо и спокойно, но при этом немножко отличаться от остальных. А я всегда была слишком резкой и напористой.

Если бы я просто хотела поведать миру об исправительном учреждении Дитмарш и моей работе в нем, то, возможно, начала бы с рассказа о своих ежедневных обязанностях. И особо подчеркнула бы, каково тридцатидевятилетней женщине служить там, где из трехсот двадцати сотрудников всего двадцать шесть представительниц слабого пола. Мы все обеспечиваем охрану в тюрьме, где содержится по меньшей мере девятьсот пятьдесят отпетых мерзавцев: насильников, наркоманов, мошенников, рецидивистов, педиков-«белых воротничков», участников преступных группировок и относительно честных убийц.

Мне нравится моя работа. Я люблю слушать грохот и лязганье решеток, мне приятно состояние спокойствия и хладнокровия, которые необходимы здесь. Я умею внимательно наблюдать за поведением и настроением заключенных. Стараюсь не обращать внимания на бравые шуточки и косые взгляды моих коллег-мужчин на неумело замаскированную и беспомощную мужскую критику. Я никогда не задавалась вопросом, что в моей работе правильно, а что — нет, мне и так все было предельно ясно, и все же иногда меня удивляло, как я стала человеком с тяжелой громыхающей связкой ключей на поясе, которому приходится принимать быстрые рещения исходя из беспощадных правил. Я особо не злоупотребляю своим положением и стараюсь по возможности избегать крайних мер. Но больше всего меня раздражает чрезмерная жалость к самим себе — этим отличаются люди, имеющие слишком много свободного времени. Можно сказать, и я из их числа.

Хотя дело тут не в моей работе, а во мне самой. Это связано со случившимся, со всеми тайнами, о которых я говорила, и, что особенно важно, с тайной человеческого сострадания. Когда я обнаружила изуродованное тело, висящее на двери заброшенной камеры в подвале тюрьмы, меня больше всего поразило, что люди, которые это сделали, похоже, не знали жалости и сострадания. Мне приходилось сталкиваться с насилием, но никогда прежде я не видела столь разрушительного результата необузданной жестокости. Я заставила себя переступить через порог, прижалась к холодной разрисованной стене и попыталась разглядеть его лицо. Кем я была в его мертвых глазах: опоздавшим спасителем или очередным мучителем? Я не могу ответить на этот вопрос, не разобравшись в событиях, которые предшествовали этому. Именно поэтому и мучаюсь, с чего лучше начать.