Читать книгу "Панихида по создателю. Остановите печать! (сборник) - Майкл Иннес"

1

Как станет очевидно из нижеследующего повествования, мистер Уэддерберн, стряпчий из Эдинбурга, настолько же хитер, насколько благороден – и чтобы выжить и заработать себе на хлеб насущный в среде юристов, ему воистину требуется все коварство, позаимствованное, как принято считать, Евой у Змея. Ловок он, ничего не скажешь. И вот вам первое тому подтверждение: я – Эван Белл, простой башмачник из Кинкейга[1] взялся за перо для сочинительства, а все потому, что мистер Уэддерберн сумел найти ко мне правильный подход.

Вот как это случилось.

Мы вдвоем сидели в отдельном кабинете «Герба» за стаканами пунша, который пили исключительно ради здоровья. Потому как, поверьте на слово, именно в те дни валило столько снега, а декабрь обдувал наши края такими студеными ветрами, что мне оставалось лишь радоваться согревающему пуншу и потрескиванию дров в хорошо растопленном камине. Так мы сидели, снова и снова пережевывая подробности всего этого странного дела – а такого уж точно никогда не случалось у нас прежде, – и мистер Уэддерберн, подняв на меня взгляд, сказал:

– Мистер Белл, мне все это напоминает сюжет романа как ничто другое.

– В самом деле, мистер Уэддерберн, – ответил я. – Ваша правда. Мне кажется, что от начала до конца в таком деле не могло обойтись без козней дьявола.

Он улыбнулся своей обычной лукавой улыбкой. А улыбается он так, что порой мнится: он уловил шутку там, где другие не увидели бы ничего забавного. Но потом посмотрел очень серьезно мне прямо в глаза и произнес:

– Полагаю, вы могли бы сочинить на этой основе необычайно хорошую книгу, мистер Белл. Почему бы вам не попробовать написать ее?

Меня его слова удивили до крайности. «В какое необычное время мы живем, – подумалось мне, – раз наш учтивый адвокат заводит такие речи с одним из старейшин церкви Кинкейга!» Игра воображения в большинстве случаев есть греховный соблазн, если только она не используется для благих целей и не сопровождается молитвой о ниспослании вдохновения свыше. И вот, представьте, передо мной сидел мистер Уэддерберн, склоняя меня, словно я прирожденный романист, написать обо всем случившемся не в целях укрепления моральных устоев общества, а только потому, что история сама просилась на бумагу!

Мистер Уэддерберн всегда отличался некоторой эксцентричностью, хотя в делах он был весьма основательным, но это его предложение поразило меня как нечто уж слишком легкомысленное. И я заявил, что не гожусь для такого занятия, поскольку по сути остаюсь простым и уже сильно постаревшим сапожником.

– Как сказать, мистер Белл, – возразил он. – Всем известно, что по своей учености в этом приходе именно обувной мастер стоит на третьем месте после священника и директора школы.

– Но о нем ходят также слухи, что он, вероятно, атеист, – сухо ответил я, – хотя не всем слухам можно верить.

И все же его слова пришлись мне по нраву. Отчасти потому, что он назвал меня «обувным мастером», на старый лад. Пусть Уилл Сондерс меняет над своей лавкой вывеску и из «мясника» превращается в «семейного поставщика мясопродуктов». Я был и останусь в Кинкейге обувных дел мастером. А еще меня приятно поразила справедливость его высказывания. Впрочем, он выразился не совсем точно. Ведь если сейчас в лице настоятеля церкви доктора Джерви мы действительно имеем ученейшего мужа, то главы нашей школы никогда прежде этим не отличались. Тем более ныне, когда на смену директорам-мужчинам стали присылать ненадежных молодых дамочек: визг директрисы школы Кинкейга теперь перекрывает любой шум, который издают все ученики, вместе взятые. Как только уши выдерживают! И хотя мисс Стракан – так ее величают – может похвастаться дипломом Эдинбургского университета, знаний у нее маловато в сравнении с прежними директорами. Я, заметьте, даже как-то хотел поспорить, когда она заявила, что Плутарх писал книги на латыни, вот только ей удалось сразу сменить тему. Но при этом она очень довольна собой. В Эдинбурге она накропала какую-то брошюрку (у них это именуется диссертацией) под названием «Синематограф как визуальное учебное пособие» и гордилась так, словно из-под ее пера вышла «Логика» Бэйна или «Риторика» доктора Хью Блэра. Помню еще, как Роб Юл спросил, что такое «визуальное пособие», а потом, не дав ей и рта раскрыть, влез с шуткой Уилл Сондерс: «Понимаешь, это когда Сусанна показывает свои прелести старцам»[2]. Немного неприлично вышло, и дамочка надулась, но такой уж он по натуре, наш Уилл – грубоват, что есть, то есть.

Но из моей истории не выйдет толка, если я буду все время отвлекаться на такие анекдоты.

Честно сказать, я и сам, как любой в нашем приходе, признавал, что если кому и описывать происшедшие события, то именно мне. Не стоит ожидать этого от доктора Джерви, чья ученость направлена на исполнение значительно более важных обязанностей. И правда в том, что меня никак не назовешь малограмотным человеком, поскольку еще сорок лет назад я взял за основу руководство сэра Джона Лаббока «Сто лучших книг», изучив их все, причем сомневаюсь, чтобы хоть одна из девиц с дипломом колледжа сделала то же самое. Но тем не менее я скромно заметил мистеру Уэддерберну:

– Ne sutor ultra crepidam.

Так, представьте, древние римляне советовали согражданам заниматься лишь своим непосредственным делом, то есть «Всяк сверчок знай свой шесток». И не могу сказать, что эта вовремя пришедшая на память поговорка изменила мое умонастроение в лучшую сторону. Мне думалось, что те дни миновали, и ну их к черту – лучше поскорее забыть обо всем.

Но в ответ на мою скромную латынь мистер Уэддерберн и бровью не повел, а лишь продолжил наседать на меня:

– Да вы только начните, мистер Белл, а уж мы потом найдем других, которые дополнят ваш труд и изложат свою точку зрения.

– Включая и вас самих, мистер Уэддерберн, – сразу же ввернул я фразу в надежде, что так он быстрее поймет бессмысленность этой затеи.

– Разумеется, – кивнул он и сделал, между прочим, свою часть работы прекрасно.

Но обо всем по порядку.

Я все еще пребывал в глубоких сомнениях.

– Страшновато, – признался я, – браться за перо после сэра Вальтера.

– Пусть он послужит нам примером, мистер Белл. И мы попытаемся, подобно ему, сохранить анонимность. Помните, что Локхарт писал о таинственности, которой умел окружать себя Великий Рассказчик?[3]