Читать книгу "Чернокнижник. Ученик колдуна - Юрий Корчевский"

Зима приключилась о нонешнем годе малоснежная, но морозная. В ближнем лесу от мороза деревья трещали, ломались. Деревенские в лес этот ходить побаивались, а куда деваться, если дрова для печи нужны? Если и заходили, то недалеко. Не зря лес Ведьминым называли. От опушки вглубь пройдешь сто шагов, начинают кривые деревья попадаться. Не от ветра кривые, изогнуты стволы берез и сосен причудливо, как будто великан баловался, узлом почти завязывал. Кто из смельчаков дальше в лес заходил, в страхе убегал. Сказывали после – голоса слышались, вой непонятный, леденящий душу, от которого волосы на голове встают и мурашки по телу. От деревни к лесу Козлиная падь ведет, тоже название не лучше.

Семья Первуши Фомичева в деревне самая бедная, потому как не обжились еще, переехали год как, бросив избу и налаженный быт. Перебрались в поисках лучшей доли, потому как налоги да оброки непомерные. А здесь, на границе Руси с Диким полем, землицы свободной полно, бери – сколько осилишь обработать. У отца лошаденка есть, трехлетний мерин по кличке Соп. Почему так назвали, отец и сам не знал. Ну не Васькой же, как козла вонючего.

На первых порах трудно было. Жилище себе обустроили убогое. Наполовину – землянка, наполовину – низкая изба. Детворы у отца трое, самый старший Первуша, да всего тринадцать годков ему, помощник пока слабый. Хворост для печи собрать, гусей пасти, мерина Сопа по борозде вести на пахоте – это по силам. А еще за младшими братьями присмотреть, чтобы в лес не убежали или в ручье не утонули. Ручей от жилища их недалеко, удобно воду брать. Чистый ручей, дно песчаное, неглубокий, но много ли малышне надо? Отец пахал землю, плотничал на стороне для заработка. Мать готовила, обстирывала, кормила скотину. Крестьянский труд – он тяжек, с утра до ночи, без выходных. Единственное время для послабления – это зима. Поля под снегом, пахать-убирать не надо, как и огород обихаживать. В такую пору лучше у печи сидеть, в тепле, малым братьям мастерить игрушки из дерева. Липа – дерево мягкое, режется хорошо. Отец зимой ложки из них резал, летом-то не до них. Первуша баклуши бил для заготовок, сам потом фигурки вырезал. Нравилось ему это занятие, так бы весь день и сидел. Тем более что выходить во двор особенно не в чем. Заячий треух один на троих мальчишек, зипун мать сшила, а с обувкой плохо. По зиме валенки бы хорошо, но для этого овцы нужны, шерсть. Летом ходили в лаптях с онучами, а зимой в заячьих поршнях. Из заячьих шкурок, мехом внутрь, шились короткие сапожки. Тепло в них было, но только быстро подошва снашивалась и по глубокому снегу не пойдешь. Зверье – зайцев, лис – ловили силками. За зиму, когда у зверья мех густой и теплый, удавалось поймать десятка три-четыре зайчишек и две-три лисы. Отец планировал по весне бортничать, летом мед собирать. Вокруг разнотравья полно, мед пчелы наносят душистый, сладкий. Детворе мед по вкусу, сыто делать. А взрослые сбитень делали, да нечасто, поскольку специи – перец, корица – дороги были. Лучше соли купить у проезжих торговцев или выменять, купцы за лисью шкурку фунт соли давали. А без нее никуда – и похлебка пресная, и рыбу не засолишь, не сохранишь.

В общем, жили, как все в деревне, своим трудом. Да только беда пришла, откуда не ждали.

Зимним вечером, когда все за столом сидели, ели толокнянку-затируху, снаружи крики послышались, конское ржание. Встревожились – что бы это могло быть? Отец из избы-землянки выскочил посмотреть. На улице вьюжит, через открытую дверь, что на ременных петлях висела, вмиг тепло выдуло. Зато отчетливо слышны крики. Отец сразу в жилье ворвался, схватил деревянные вилы, что у входа стояли. Лицо бледное, кричит:

– Татарва окаянная! Убегайте в лес!

И наружу выбежал. Татар боялись. Крымчаки периодически набеги делали. Но всегда летом, когда коням подножного корма избыток. А кроме того, мороз и снег не мешают коннице двигаться и еще полоняников русских к Перекопу гнать. Только раздумывать было некогда. Первуша как был в заячьих поршнях на босу ногу да в холщовой рубахе и портах, так и рванул на улицу. За ним мать и братья. А у избы отец едва сдерживает нападавшего всадника. Басурманин одолевает, конем теснит. К тому же сабля у него, отец едва успевает под удары вилы подставлять, от которых только щепки летят. Страх Первушу обуял, кинулся бежать в темноту, к лесу. За ним братья. В темноте падал не раз, слыша крики в деревне. Как и где братья и мать потерялись, не заметил в снежной круговерти и темноте. Остановился только у первых деревьев. В лес татары не заходили и не заезжали никогда. Степняки к простору привыкли, в лесу на лошади не разгонишься, к тому же ноги конские в барсучью нору угодить могут. А конь со сломанной ногой уже не помощник басурманину, а обуза, только в котел да на похлебку годится. Для татарина лошадь – и транспорт, и еда, даже печка в холодное время. Татарские кони неприхотливые, зимой копытами из-под снега прокорм добывают, сена никогда не видели. Небольшие ростом, мохнатые, выносливые и злые. Под седлом много верст пройти могут, а пахать не способны, поэтому на торгу в селах и городах вдвое дешевле наших стоят.

Первуша обернулся на деревню, да только не видно ее. Крики слышны едва-едва, звон железа. Татары при нападениях избы не жгли, ибо из соседних деревень и сел увидят, успеют жители в лесах укрыться. А еще – подмога из русских ратников с застав прийти может. Под покровом темноты, как тати, действовали. Да, по сути, разбойниками и были, грабежом жили, работорговлей.

Поперва холод не чувствовался, страх и напряжение всех сил не давали морозу проявиться. А постоял Первуша немного, замерзать стал. Далеко от опушки не уйдешь, заблудиться запросто можно. И еще – ведьм, нечистой силы боялся, не зря лес Ведьминым называли. Трясся от холода, как осиновый лист, ждал, когда утихнет все в деревне, уйдут татары. Тогда в избу вернуться можно. Брать-то у них особо нечего, бедная деревня, не должны басурмане надолго задержаться. Чтобы согреться, руками охлопывать себя стал, приседать. Да нет тепла, ветер под тонкую рубаху забирался, холодил тело. Через какое-то время носа и ушей не чувствовал, ладошками озябшими растирать стал. А потом и ноги занемели. Уселся под деревом, сжался в комок, заплакал. Себя жалко стало, братьев меньших, тятю и мамку. Крупной дрожью его било, потом вроде отпустило. Веки сами закрылись. Показалось – теплее стало. Не знал еще, что замерзает.

А в сибирской тайге замерзал такой же подросток, Петр. Только происходило это шесть веков спустя. Приехал из города на зимние каникулы к дедушке и бабушке, пошел на лыжах в соседний лес. А как завьюжило, проторенную лыжню и занесло. Поплутал, пока силы были, потом уселся за елью, в затишке. Должны же его искать? Сначала холодно было, прыгал, чтобы согреться, когда устал, съежился под деревом. Показалось – угреваться начал. Не знал, что так бывает, когда замерзать насмерть начинают. Да сжалилась судьба, переместила в другое тело.

Потом скрип снега рядом. Показалось или в самом деле? А вдруг волки? Сил веки поднять уже не было. Земля качнулась, показалось – как на волнах поплыл, закачался.