Читать книгу "Пират - Лев Брандт"

Его мать в молодости была признанной красавицей. Остатки красоты она сохранила, даже перешагнув во вторую половину жизни. Правда, многократное материнство отразилось на ней сильно: она потучнела, раздалась, движения ее утратили упругость и гибкость, но тонкие, точеные ноги, лебединая шея и маленькая головка с двумя огромными темно-карими глазами говорили о породе.

Она была очень знатного рода, ее родословная пестрит именами историческими. Горностай, Любезный, Лебедь – и так до родоначальника русской рысистой породы Барса Первого, внука знаменитого араба Сметанки. Отец жеребенка, Браслет Первый, – блестящий ипподромный боец и прямой потомок рекордистов.

Браслет Второй родился ночью. Он долго лежал без движения, как мертвый, растянувшись на мягкой соломе среди денника.

Старая Злодейка, облизав сына, стояла над ним, не спуская с жеребенка влюбленных глаз. В этих глазах светилось столько материнской радости и ласки, что казалось – в глубине их горят, не мигая, теплые ровные огоньки.

Когда в денник стал пробиваться зимний рассвет, жеребенок поднял голову. Два мутных, без всякого выражения, глаза тупо, не мигая, уставились в окно. Через полминуты, словно не найдя ничего интересного, жеребенок устало уронил голову и закрыл глаза. Немного погодя он в первый раз попытался встать. Злодейка радостно закивала головой и поощряюще, ласково заржала.

Жеребенок вытянул шею, приподнялся, подался вперед и, запутавшись в собственных ногах, рухнул на солому. Отдохнув, он еще раз попытался подняться, но и на этот раз встать не удалось: опять подвели ноги. Они делали совсем не то, что требовал их обладатель. Только пятая или шестая попытка увенчалась успехом. Жеребенок, пошатываясь, стоял среди денника, с трудом удерживаясь на разъезжающихся во все стороны ногах.

Теперь обнаружилось, что ноги были ему явно не впору. Непомерно толстые и длинные для его небольшого туловища, они казались чужими, случайно подставленными. Но, хотя жеребенок выглядел жалким и неуклюжим, он успел понравиться не только одной матери. Через решетку в дверях денника им давно уже любовался конюх Василий, пожилой мужчина со строгими чертами лица и с большой, с проседью, темной бородой.

Как только жеребенок встал на ноги, Василий осторожно вошел в денник. Злодейка захрипела и угрожающе прижала уши.

– Ладно, ладно, не тревожься, цел будет, не трону, – успокаивал он кобылицу.

Злодейка злым, настороженным взглядом следила за каждым движением Василия. От недавнего ласкового, ленивого покоя не осталось и следа. Она стояла сжавшись, подобрав мускулы и напряженно, нервно вздрагивала. Глаза сузились, и в них замелькали злые зеленоватые огоньки. Каждую минуту Злодейка могла броситься на человека. Тот, глядя в сторону, медленно приблизился к ней и протянул кусок сахару. После небольшого раздумья концами губ кобыла взяла сахар. Конюх долго оглаживал ее.

Злодейка постепенно обмякла, успокоилась, и в глазах ее опять затеплились ласковые желтоватые огоньки. Она хрупала сахар и терлась головой о плечо Василия, который осторожно, шаг за шагом приближался к жеребенку. Кобыла не протестовала. Подойдя вплотную к жеребенку, Василий сунул ему в рот палец. Жеребенок быстро зачмокал мягкими, теплыми губами. Тогда другой рукой Василий подтолкнул его под живот матери к самым соскам и отнял палец. Жеребенок потянулся следом, и теплое, душистое молоко полилось ему в рот.

Широко расставив негнущиеся ноги, жеребенок жадно тянул вкусную, душистую жидкость. Куцый, похожий на щетку для чистки керосиновых ламп, хвост раскачивался, как маятник.

– Хороший жеребенок, – сказал вслух Василий, стоя у двери и любуясь Браслетом.

– От Злодейки плохого не будет, – громким шепотом раздалось за его спиной.

Василий вздрогнул и обернулся. В коридоре, уцепившись руками за решетку денника, на двери повис конюх Сенька.

– Чего тебя раньше времени принесло?

Раскрыв рот до ушей, Сенька, сияя, глядел на вертящийся хвост, не удостаивая Василия ни взглядом, ни ответом.

– Василий Титыч, – наконец обратил на него внимание Сенька.

– Ну? – недовольно отозвался тот.

– Сразу видать, что классный будет, – указывая на жеребенка, зашептал Сенька.

– Уходи ты от греха, – гнал Василий Сеньку. – Кобылу растревожишь, молоко пропадет.

– Я еще вчера заметил, что она беспокоится, – пропуская замечание мимо ушей, продолжал Сенька.

– Сам ты беспокойный! – рассердился Василий. – И в кого ты такой уродился, в прадеда, что ли, Семена Мочалкина? – задавал себе вопросы Василий. – Мировой наездник был. На самом Барсе Первом ездил.

Сенька не отвечал.

– Василий Титыч, глядите, весь в Злодейку, – ткнул он пальцем в жеребенка. – И масть тоже, кажись, серая.

Василий, уставившись на Сеньку, молча его разглядывал, словно в первый раз увидев, потом проговорил:

– Крепкая ваша мочалкинская кровь. В пятое колено передается, – пробормотал он и добавил, кивнув в сторону жеребенка: – Гнедой будет, весь в отца. И голова отцовская. По отцу и назван – Браслет Второй.

Сенька уже не улыбался. Растянутое широкой улыбкой лицо сжалось и от этого стало еще меньше. Маленькие, приютившиеся у самой переносицы глазки по-новому, недоверчиво и подозрительно, смотрели на жеребенка. Убедившись, что Василий сказал правду, Сенька отошел от денника.

Браслет I – единственная лошадь, которую Сенька не любил и боялся.

Пять лет назад этот жеребец убил во время проминки заводского наездника и тренера Григория Мочалкина, отца Сеньки.

* * *

Каждый год двадцать третьего апреля, в день Георгия-великомученика, наступал торжественный час. Матки с новым приплодом выходили первый раз в поле.

На рассвете около маточного отделения собралось все население завода. Пришел хозяин в сопровождении священника. Последним появился верхом на белом от старости мерине Сенька, – ему недавно стукнуло четырнадцать. Сознание важности сквозило во всей его фигуре, от кончика носа до черных, как у негра, босых пяток.

Даже очень требовательный коннозаводчик Лысухин теперь им доволен. «Кровь не вода; из этого мальчишки выйдет толк», – говорил он, наблюдая, как Сенька без страха входил в любой денник и самые строгие и обозленные лошади охотно подставляли бока под его щетку.

В этом году Сеньке доверили пасти табун маток с жеребятами. Оставив мерина посреди двора и убедившись, что все в сборе, Сенька командует: «Открывать!» Широкий двор окаймлен конюшнями. Тяжелые дубовые ворота конюшен распахиваются, прежде чем замерла команда. В просветах широких ворот видны открытые денники и в них ряды маток с жеребятами. Кобылы стоят головами к выходу и терпеливо ждут. Если бы не легкая дрожь да необыкновенно широко открытые, блестящие глаза, можно было бы подумать, что они совершенно равнодушны к предстоящему событию.