Читать книгу "Гнев Цезаря - Богдан Сушинский"

Ни для одного солдата война не завершается с ее завершением. Она до конца дней вновь и вновь загоняет его на минные поля собственной памяти.

Автор

1

Декабрь 1948 года. Сицилия.

Вилла «Центурион» на побережье залива Аугусты

Линкор «Джулио Чезаре» уходил из военной гавани Аугусты на закате.

Огромный корабль – один из мощнейших «плавучих фортов» мира – покидал последний в своей истории итальянский порт стоянки, униженно опустив зачехленные стволы орудий главного калибра, с почерневшими и словно бы уменьшившимися от позора башнями – некогда грозными и, как представлялось членам его команды, несокрушимыми.

Да, побывав в свое время на борту линкора, дуче Муссолини так и назвал его – «плавучим фортом на подступах к Италии». А потом добавил: «Я хочу, чтобы мои моряки знали: благодаря таким „фортам“ наше правительство намерено сделать берега Апеннин неприступными. Мы создадим такой флот, что ни одна вражеская эскадра не посмеет врываться в наши священные воды!»

И «фюреру итальянцев» верили: таких кораблей действительно будет много; и дуче в самом деле вернет их родине былое величие Древнего Рима. Во всяком случае, лично он, Умберто Сантароне, тогда еще лейтенант Королевского флота, не сомневался в таком будущем Италии, как не сомневаются в пророчествах Священного Писания.

Намерения дуче действительно казались благими, однако он попросту не успел: слишком уж фюрер Германии поторопился со своим «наполеоновским» походом на Россию, перечеркнув своим безумными планами историю не только Третьего рейха, но и Новой Римской империи. Впрочем, это уже высокая политика, над превратностями которой, как и над превратностями собственной судьбы, Сантароне задумываться не любил.

Яростный поклонник военного величия Древнего Рима, его славы и традиций, он и самого себя воспринимал не просто солдатом, но… легионером. Поэтому-то во время войны каждое задание он выполнял с таким настроем, словно шел в бой в составе увенчанного славой Седьмого легиона, которым, по преданию, когда-то командовал его предок; или же выходил на гладиаторскую арену.

Кстати, как раз теперь он вспомнил: именно после этого посещения Муссолини у линкора – в развитие давней флотской традиции римлян – появился боевой девиз: «Чтобы выдержать любой удар!..»

– А ведь в эти минуты линкор напоминает легионера, приговоренного к казни по канонам децимации[1], – мрачно и теперь уже вслух проговорил корвет-капитан[2]Сантароне, напомнив своему собеседнику барону фон Шмидту, что начинал-то он в свое время морскую службу именно там, на борту гордого и непобедимого «Джулио Чезаре»[3].

– В этом сравнении что-то есть, – мрачновато поддержал его оберштурмбаннфюрер СС фон Шмидт, с вызывающей суровостью следивший за тем, чтобы и сейчас, спустя несколько лет после роспуска «охранных отрядов партии»[4], к нему все еще обращались, прибегая к эсэсовскому чину и, конечно же, без уточнения «бывший». – А если учесть, какое имя он носит на борту… Нет, судьба к нему явно несправедлива.

– Но мы всегда должны помнить: этот корабль сражался, как подобает легионеру и римлянину; как нам завещано было предками, – воинственно потряс Сантароне поднятыми вверх кулаками. – И не его вина, что…

Захлебнувшись так и не произнесенными словами, старый моряк вскинул подбородок и, поиграв желваками, попытался сдержать набежавшие слезы. Вот только устоять перед ними все же не удалось.

Тем временем линкор, эта стальная громадина, с единственной и кажущейся совершенно бесполезной мачтой, медленно проплывал вдоль скалистого мыса, протяжными гудками прощаясь с сицилийским побережьем.

Для корвет-капитана не было тайной, что теперь, уже с представителями международной миссии по репарациям, взятыми на борт в Аугусте, «Джулио Чезаре» предстояло пройти мимо берегов Калабрии; точно такими же заунывными гудками попрощаться со смотрителем маяка на мысе Санта-Мария-ди-Леука и, не заходя больше ни в один итальянский порт, покинуть территориальные воды страны в районе пролива Отранто. Подчиняясь международному соглашению о компенсациях за потери победителей в прошедшей войне, итальянские власти передавали этот корабль русским, команда которых должна была принять его на нейтральной территории – на албанской военно-морской базе во Влёре.

Сантароне мысленно проложил курс корабля по воображаемой карте, как делал это всякий раз, когда узнавал о новом походе «Джулио Чезаре», и представил себе, с какой оскорбленной гордыней итальянским офицерам придется спускать на линкоре флаг королевской Италии и присутствовать при поднятии флага коммунист-имперской России.

В эти минуты Сантароне был признателен судьбе, что испить сию горькую чашу унижения ему позволено здесь, а не на борту бывшего флагмана итальянского флота, преданного и «проданного» новым режимом по сволочным «условиям репарации». Если бы ему, Умберто, довелось оказаться сейчас на линкоре, для него это было бы невыносимо.

– Кажется, вы служили на «Чезаре» еще во время его введения в строй? – спросил оберштурмбаннфюрер, не отводя взгляда от удаляющейся корабельной кормы.

– Это не совсем так. На воду корабль спустили весной 1914-го, однако в Первой мировой участвовать ему не пришлось. Я же появился на его борту лишь в конце 1922 года; чтобы уже через каких-нибудь семь месяцев принять участие в первой боевой операции линкора – блокадном обстреле греческого острова Корфу, а затем – и в огневой поддержке нашего десанта.

– Насколько мне известно, в этой войне он тоже не особенно прославился, понеся серьезные потери еще задолго до русской кампании.

– Принимать в расчет трудную морскую войну с Англией мы уже не будем? – вскинул белесые, словно бы вылинявшие брови корвет-капитан.

Если по чертам его грубого, широкоскулого лица – с толстыми губами и небрежно отесанным мясистым носом – и можно было определить, что перед вами – римлянин, то лишь при условии, что представать он будет в роли плебея, чьи предки долго и губительно впитывали в себя генетическое наследие варваров. Умберто и сам понимал, что как «римлянин» внешностью он не вышел, однако связанные с этим терзания развеялись вместе с юношескими грезами.