Читать книгу "Белоэмигранты между звездой и свастикой - Олег Гончаренко"

Когда суда, наполненные до отказа отступившими войсками и невероятным количеством беженцев и войск Русской армии, были уже в море, среди покидавших Отечество свое едва ли нашелся хоть кто-нибудь, чье сердце не дрогнуло бы при виде удалявшихся родных берегов. Неоднократно повторявшийся у многих мемуаристов мотив тоски и полной безнадежности сквозил во всех разговорах и беседах, ведущихся на кораблях. По ходу движения флотилии прочь от родных берегов, выяснилось, что запасы провизии и воды на кораблях не рассчитаны на всех, кому посчастливилось на них оказаться: «Не хватало продуктов… В день на человека выдавалось по стакану жидкого супа и по нескольку галет. Буханку хлеба, там, где он был, делили на 50 человек. Через четыре дня такого питания те, кто не имел с собой никаких съестных припасов, уже не могли подниматься, чтобы глотнуть свежего воздуха».1

На докладе у Врангеля, генерал-лейтенант Павел Алексеевич Кусонский, бывший до отъезда начальником штаба 2-й армии, бодро рапортовал Главнокомандующему о боевом духе погрузившихся на транспорты донских и кубанских казаков: «Настроение казаков на редкость бодрое. Ваше превосходительство, я уполномочен командующим армией, просить вас не разоружаться в Константинополе. Я верю в настроение казаков…

— Но ведь это невозможно, генерал…

— Все же, ваше превосходительство. Я вас покорнейше прошу, я вас умоляю… С такими солдатами, с таким настроением мы можем и будем чудеса делать… Главнокомандующий убеждает генерала Кусонского в абсурдности и невозможности выполнения этого решения».2

В Черном море мерно шли: линкор «Генерал Алексеев», крейсер «Генерал Корнилов» и вспомогательный крейсер «Алмаз». За ними, едва видимые из-за высокой волны, неслись эскадренные миноносцы «Цериго» и «Гневный». В легкой дымке угадывались силуэты миноносцев «Капитан Сакен», «Звонкий» и «Жаркий». Надводным курсом тянулись за вышедшей в море флотилией подводные лодки Белого флота. Рассекая волны, скользили одна за другой «Буревестник», «АГ 22», «Тюлень» и «Утка», некогда обратившая в бегство батумский пароход, полный красноармейцами и комиссарами, когда летом 1920 года тот следовал в Гагры для ареста и расправы над кубанцами генерала Фостикова, интернированными грузинскими войсками на берегу моря.

С большой осадкой шли три вооруженных ледокола «Илья Муромец», «Джигит» и «Гайдамак». В их компании чувствовали себя защищенными четыре тральщика и пять посыльных судов, одному из которых, «Лукуллу», судьбой было уготовано стать в недалеком будущем штаб-квартирой Главнокомандующего. Резал форштевнем черноморскую воду тяжело нагруженный линейный корабль «Георгий Победоносец», а за ним, стараясь не отстать, изо всех сил плыли два посыльных катера, лоцманское судно «Казбек», буксирно-спасательный пароход «Черномор», транспорт «Рион» и транспорт-мастерская «Кронштадт». Все суда двигались под Андреевским флагом.

В день прибытия русских кораблей в Константинополь, барон Врангель пригласил на совещание командующего Белым флотом вице-адмирала Михаила Александровича Кедрова, и, по его прибытии, вышел тому навстречу, горячо пожал адмиральскую руку, обратившись со словами искреннего признания: «Адмирал, Армия знает, кому она обязана своим спасением! И я знаю, что буду обязан только вам, что мне удалось вывести с честью Армию, согласно моему обещанию, данному ей при моем вступлении».3 Кедров, едва скрыв волнение, на обращенные к нему слова Главнокомандующего, ответил крепким рукопожатием Врангелю.

Еще до того, как часть Белого флота уйдет через Мраморное море и узкий Дарданелльский пролив к далекой африканской Бизерге, Михаилу Александровичу Кедрову придется приложить немало сил в борьбе с союзными представителями за сохранение целостности русского флота. Много дней и месяцев проведет он в беспрерывных заботах о судах и их командах, а также их многочисленных пассажирах-беженцах.

В чужом порту, он не перестанет хлопотать и об улучшении быта и жизни обыкновенных людей, оказавшихся в непривычной и тяжелой для многих из них судовой обстановке. А еще о поставке провианта для всех, вывезенных из России, о частичной разгрузке транспортов и перемещении сухопутных частей Русской армии на берег. Все это будет чуть позже, после прибытия, а пока русские корабли все еще идут в море и до турецкого берега пока не так близко. В каюте Главнокомандующего не протолкнуться: здесь собрались представители командования, представители гражданской администрации Крыма, общественные деятели и, конечно же, представители иностранной прессы, жадно ловящие новости от самого Главнокомандующего и тут же, в тесных каютах, бегло записывающие свои сенсационные репортажи о последних днях Русской армии, покинувшей свое Отечество. Барон поручил последнему генерал-квартирмейстеру Русской армии Герману Ивановичу Коновалову взять на себя труд вести дела собственной канцелярии. Работа эта проходит в спокойной, деловой обстановке. Канцелярия и почти все чины штаба Главнокомандующего, как и прежде, готовят приказы, отдают распоряжения о переводе иностранных телеграмм в адрес барона; адъютанты, благо они расположились рядом, организуют прием посетителей: «В каюте у генерал-квартирмейстера уже кипит работа. Зашифровывают радиотелеграмму, стучит пишущая машинка, приносят какие-то бумаги. Постоянно входят адъютанты Главнокомандующего и начальника штаба, и то и дело слышится: „Главком приказал“, „Начальник штаба просит это переписать“, „Вас вызывает Главнокомандующий“… Спешно переписывается и переводится письмо Главнокомандующего к графу де Мартелю… Письмо подписано… Но тут происходит заминка с номером… все исходящие и входящие журналы, все делопроизводство брошено или сожжено в Севастополе. Какой ставить номер на эту историческую бумагу?.. Недоразумение разрешает генерал К.: — Чего там долго думать? — обращается он к офицеру Генерального штаба, — вы какой одеколон употребляете? — Полковник не сразу догадывается и несколько удивленно отвечает: — № 4711. — Ну и великолепно. Отлично! Ставьте этот номер и отправляйте бумагу, черт ее дери…»4 Прибывших встречают «парные» часовые у входа в кают-компанию, элегантно обтянутую светлым шелком. Посетители Главкома не всегда прибывают к нему с радостными известиями. До Врангеля доходят слухи, что почти все суда перегружены, и что условия пребывания на них людей ухудшаются час от часу: «Какой-то генерал дрожащим голосом рассказывал, как ему пришлось эвакуироваться… — Я был комендантом на миноносце „Грозный“. Вы только подумайте! В эту маленькую скорлупку набилось 1015 человек. Не хватает утя, не было воды. Некоторые сошли с ума от этих условий. Продуктов не хватало. Пришлось реквизировать у тех, кто имел запасы. Была всего лишь одна уборная. Очередь у нее стояла по нескольку часов. Ведь это ужас».5 Посетители «походной приемной» Главнокомандующего то и дело приходят и уходят, передавая все новые подробности нечеловеческих условий существования на кораблях. Их принимают, выслушивают, докладывают об их сообщениях Врангелю. Однако помочь людям сейчас, во время пути, почти невозможно: свободных транспортов нет, и в любую минуту может разыграться шторм, грозящий потоплением переполненным судам. Канцелярия продолжает работу. Готовится приказ о реорганизации армии в три корпуса: Донской, Кубанский и 1-й регулярных войск. Пересматриваются и сокращаются штаты Русской армии, упраздняются некоторые должности, расформировываются военные и гражданские учреждения. Подготовлен приказ о военно-полевых судах. Верстаются информационные бюллетени для ознакомления с ними чинов армии, флота и гражданских ведомств. Тем временем, на ледоколе «Илья Муромец», куда ему удалось попасть стараниями знакомых офицеров флота, покидал в эти дни родные берега генерал-лейтенант Яков Александрович Слащев, успевший разместить на нем немногочисленных чинов своего родного Лейб-гвардии Финляндского полка, увозящих теперь с собой в изгнание свое полковое знамя. Находясь в раздерганных чувствах, легендарный белый командир корпуса, уже подумывал о том, чтобы объясниться с Врангелем, которого считал причиной почти всех своих бед и всех тех несчастий, произошедших с Русской армией и Крымом в последние месяцы. Честолюбивые замыслы уже не снедали Слащева как прежде, и в будущей армии, какой бы она не приняла вид, он был готов поделиться лаврами «легендарности» с другими заметными фигурами. Сам же он предпочел открыться публике за рубежом с новой для себя стороны публициста и общественного бичевателя несовершенства врангелевского управления. Управление частями изгнанной армии желал получить в свои руки энергичный Александр Павлович Кутепов, доверительно обратившийся к боевому товарищу в Константинополе. Между генералами произошел примечательный разговор: «Раз ты совершенно разочаровался, то почему бы тебе не написать Врангелю о том, что ему надо уйти? Нужно только выставить кандидата, хотя бы меня, как старшего из остающихся. — О, это я могу сделать с удовольствием, — ответил я. — Твое имя настолько непопулярно, что еще скорее разложит армию. — И написал рапорт, который Кутепов повез Врангелю».6 Долгий крестный путь Русской армии продолжался. Многие участники того длительного морского перехода свидетельствуют, что, несмотря на внешне одинаковое положение эвакуировавшихся людей, далеко не все из них находились на борту уплывавших кораблей в равных условиях: «Некоторые успели перед погрузкой пограбить склады и неплохо обеспечить себя, а эвакуировавшиеся из Ялты запаслись вином и им пытались заглушить горечь поражения и страх перед будущим…В кают-компаниях, где, как правило, размещались штабники, были и пьянство, и карточные игры, и даже танцы под фортепьяно. На транспорте „Саратов“, например, для высших чинов корпуса подавались обеды из трех блюд, готовились бифштексы и торты. На броненосце „Алексеев“ видели даму, выгуливающую собачку».7