Читать книгу "Сонная лощина. Дети революции - Кейт Р. А. ДеКандидо"

Окруженный людьми, Икабод Крейн оставался одинок, и в том заключалось величайшее противоречие его жизни.

Проснувшись в начале двадцать первого века – по сути, лишь через мгновения после гибели в восемнадцатом, от руки обезглавленного им же врага, – он вынужден был приспосабливаться к бесчисленному множеству вещей. Более всего досаждало количество людей вокруг. В прежней жизни Икабод, сперва солдат британской армии, а после – Континентальной, был аристократом и редко когда находился в обществе незнакомцев: как правило, недолго и чаще всего на поле боя.

В самом деле, откуда в колониях взяться толпам незнакомцев? На момент временной смерти Крейна общая численность населения колоний чуть превосходила две тысячи душ. Когда в Сонной Лощине год 2013 сменился годом 2014-м, ее население уже на порядок превышало эту цифру. Притом что городок был одним из «спальных районов» (как называла их Миллс), в нижней части Гудзонской долины, к северу от Нью-Йорка.

Прежде Крейн мог прожить целый год, не встретив никого, с кем не был хотя бы шапочно знаком. Нынче его окружало море незнакомцев в нелепых нарядах, спешащих по непонятным делам.

Тот факт, что его собственные занятия показались бы обывателю еще менее понятными, утешал слабо.

Этим холодным зимним днем Крейн, как это часто с ним случалось, невольно забрел в Парк Патриотов на юге Сонной Лощины, где городок граничил с Тарритауном. В центре парка стоял памятник Джону Полдингу, одному из трех солдат Континентальной армии, схвативших шпиона по имени Джон Андре. О поимке Крейн слышал, хотя на тот момент находился далеко от места действия. Однако он почти не сомневался, что Андре, союзника Бенедикта Арнольда, схватили не здесь, а примерно в четверти мили отсюда. Прожитые в двадцать первом веке месяцы убедили Крейна: если кто и знает историю его времен, то лишь весьма и весьма приблизительно.

Крейн только порадовался, что в парке тихо. Траву припорошило снегом, зато овальные мощеные дорожки расчистили. С противоположной стороны главной улицы доносились детские голоса: в школе имени Полдинга завершился очередной учебный день.

Углубившись в мысли, Крейн прошел мимо памятника и оказался наконец на одном из двух мостов через ручей.

Среди немногочисленных посетителей парка Крейн приметил даму восточного происхождения, что выгуливала крохотную собачонку неопределенной породы. На нос она нацепила модные среди местных пластиковые очки и оделась в куртку из шкуры животного, явно не соответствующую погодным условиям. А уж сколько потертостей и прорех насчитывали ее парусиновые штаны!..

Уяснив, что не все люди нынешнего века ценят радость обыкновенного приветствия, Крейн даме ничего не сказал.

Дама же, на удивление и к радости Крейна, оказалась не столь сдержанной.

– Какое пальтишко! Чистый винтаж! Где раздобыли?

– Это подарок. – Так Крейну было проще всего объяснять происхождение своего наряда.

– Ух ты, а какой акцент! Спорю, вам теплей… В пальто, конечно же, не от акцента. Зима выдалась просто ужасная. Собака так некстати выбрала момент, чтобы обнюхать этот мост.

– Ужасная, говорите? – улыбнулся Крейн. – В этих краях случались холода куда как посильнее. Нынешние же, напротив, можно сказать, бодрят.

– Может, и так, но мне не терпится домой. Кали ждет.

– Калли? Кто это?

– Не кто, а что. Калифорния. Я оттуда.

– Боюсь, не имел удовольствия бывать там.

Дама глянула на собачонку – та все еще обнюхивала мост.

– Мне правда нравится, как вы разговариваете, – улыбнулась она. – Просто восхитительно. Короче, я из Эл-Эй, и там всегда лето. Не то что здесь – у меня чуть зад не отвалился.

Крейн подавил желание убедиться, что зад у дамы и правда отпал. Последний раз, когда он буквально понял ту же фразу, то получил оплеуху.

– Просто удивительно, как люди вашего времени, в котором стали возможны чудеса вроде центрального отопления и термоизоляции, умеют цветисто выразиться о том, насколько им холодно. Впрочем, эти же люди, по-моему, находят истинное счастье в излиянии жалоб.

– Нашего времени? Чувак, да ты не старше меня.

– Мисс, – улыбка Крейна сделалась шире, – вы ничего не знаете.

В этот момент собачонка добралась с инспекцией до сапог Крейна.

– Похоже, Падди ваши сапоги нравятся не меньше моего, – хихикая, заметила дама. – Тоже подарок?

– Вы совершенно правы. – Крейн посмотрел на Падди. – Надеюсь, ваш питомец не поспешит пометить мою обувь, коль скоро она пришлась ему по нраву?

– Нет, он только деревья метит. Единственный, наверное, в мире пес, который не жалует пожарные гидранты. Потому и люблю его здесь выгуливать. Ну, и сам парк тоже ничего. Я, знаете ли, обожаю историю, памятники павшим героям.

Крейн кивнул. Возле выхода стояло три монумента – тем горожанам, что не вернулись с каждой из трех войн, потрясших мир за последнее столетие.

– Хотя, по-моему, это не совсем честно, – добавила дама.

У самого Крейна список несправедливостей был куда как широк, однако из вежливости – не из искреннего интереса – он все же уточнил:

– Что именно?

– Ручей – его назвали в честь Андре. С какой стати называть ручей именем врага?

– Удивительно, зачем вообще было давать ему имя. Страсть к присваиванию имени всем и вся обескураживает. Вот, помню… – Крейн умолк, напомнив себе: всякий раз, стоило упомянуть, что он из иного времени, и разговор тут же заканчивался. Далеко не приятным для него образом. – Было время, когда у этого ручья совсем не было имени, да он в таковом и не сильно нуждался.

– Хотелось бы, чтобы он оставался безымянным. Просто меня возмущает: Андре ведь был шпионом, черт бы его побрал. Полдингу поставили памятник, школу его именем назвали, в честь Андре – ручей.

А как насчет Уильямса и ван Варта?

– Полагаю, дело в том, что Полдинг был единственным из троих схвативших Андре ополченцев, кто был обучен грамоте. Именно он прочел бумаги, которые нес при себе Андре, и так выявил в нем предателя.

– Вот как… – Дама призадумалась. – Не знала. Ишь ты!

В это время Падди, видно, решил перебраться на противоположный конец моста и утянул за собой хозяйку. Та махнула Крейну свободной рукой.