Читать книгу "Голем в Голливуде - Джесси Келлерман"

Прага, Чехия

Весна, 2011 год

Черед ее долго пас.

Слежка – важный и чрезвычайно приятный этап. Остаешься в тени, но умные мозги бурлят, зрение, слух и все прочее до предела обострено.

Его недооценивали. Всегда. Итон: две ночи в запертом чулане. Оксфорд: бесконечные насмешки девиц-кобылиц и жеманных парней. А еще разлюбезный папаша, глава семейства, хранитель домашней казны. Ха-ха, сынок – отменно образованный курьер.

Однако недооценить – все равно что не заметить.

Он это использовал.

Теперь – выбирай любую.

Осмотри стадо.

Отбракуй.

Яркоглазая брюнетка в Брюсселе.

Ее почти что копия в Барселоне.

Первые шаги, восхитительные сельские пейзажи, оттачивание мастерства.

Безошибочный трепет накатывал, как припадок. Спору нет, ему нравился определенный тип: темные волосы, точеные черты. Из простых, не шибко умная, не дурнушка, но вовсе не красавица.

Не дылда, но чтоб грудастая. Податливая упругость неизменно возбуждала.

Эта – что надо.

Черед заприметил ее на Карловом мосту. Уже две недели рыскал по городу, осматривал достопримечательности и ждал своего часа. Прага ему нравилась. Здесь он уже бывал и никогда не разочаровывался.

На фоне трескучих стай американских туристов в джинсе, уличных музыкантов с пропитыми голосами и не особо одаренных художников-портретистов она выделялась благопристойностью. Широкая юбка, гладко зачесанные волосы, сосредоточенный взгляд, угрюмое скуластое лицо в бликах утренней Влтавы.

Идеально.

Черед пошел за ней, но она растворилась в толпе. Назавтра он, собранный и полный надежд, опять стоял на мосту. Открыл путеводитель, перечитал раздел «Знаете ли вы?». Для крепости мостовых опор в раствор подмешивали яйца. Добрый король Карл IV повелел собрать в королевстве все яйца, и тупые слюнтяи-подданные безропотно сложили их к ногам его величества.

Знал ли это Черед?

Конечно. Он знал все, что нужно, и еще много сверх того.

Даже путеводитель его недооценивал.

Она появилась в то же время. И на другой день тоже, как часы. Три дня кряду Черед наблюдал. Аккуратистка. Отлично.

Сперва приходила в кафе у моста. Надев красный фартук, за гроши убирала посуду со столов. В сумерки перебиралась из Старого города в Новый и, сменив красный фартук на черный, в пивной, облюбованной, судя по запаху, местными, таскала подносы с кружками. В витрине красовались фото колбасок, облитых мутным соусом, который здесь добавляли во все.

Из укрытия трамвайной остановки Черед смотрел, как она туда-сюда шастает. Дважды к нему обратились на чешском, что лишний раз подтвердило его неприметность. Он ответил по-французски – мол, не понимаю.

В полночь девушка закончила уборку. Выключила свет в пивной, а через пару минут двумя этажами выше вспыхнуло желтым окно и блеклая рука задернула штору.

Значит, съемная каморка. Печальная беспросветная жизнь.

Восхитительно.

Какие варианты? Уделать в ее собственной спальне.

Заманчиво. Но Черед презирал бессмысленный риск. Перед глазами пример папаши, прожигавшего тысячи на футболе, крикете и прочих игрищах недоумков с мячиком. Состояние, копившееся веками, сгинуло в букмекерских утробах. Не очень-то он разборчив, папаша. Без конца твердил, что просадит все до последнего пенни. Дескать, сын пошел не в него и ни черта не заслуживает.

Когда-нибудь Черед все ему выскажет.

Однако к делу – незачем менять шаблон, который себя оправдал. Он уделает ее на улице, как прочих.

Какой-нибудь привилегированный гражданин свободного мира найдет под забором или за мусорным баком оболочку с остекленевшим взором.

Справа от пивной Черед осмотрел неприметную дверь с шестью безымянными звонками. Имя не играло роли. Он присваивал им номера. Так легче составить каталог. Да, в нем есть библиотекарская жилка. Эта станет номером девять.

На седьмую ночь, в четверг, Девятка, как обычно, поднялась к себе, но вскоре вышла на улицу – в руках перьевая метелка и белый матерчатый сверток.

Чуть отпустив ее, следом за ней он пересек Староместскую площадь, где было слишком людно. В Йозефове, бывшем еврейском квартале, нырнул в те́ни Майзеловой улицы.

На днях он здесь побывал, вспоминая город. В старые еврейские кварталы стоило наведаться. Он упорно протискивался сквозь гадкое скопище ротозеев, которые, внимая болтовне гидов о славянской толерантности, безостановочно щелкали камерами. На евреев в целом ему было плевать – они не вызывали безудержной ненависти. Он их презирал, как и прочие меньшинства, к которым относилось все человечество, за исключением его самого и нескольких избранных. Знакомые евреи-одноклассники были самодовольными тупицами и изо всех сил пытались перехристианить христиан.

Девушка свернула направо к ветхому желтому зданию. Староновая синагога. Чудное название вкупе с чудной архитектурой. К готике подмешали ренессанс, получилась невкусная каша из зубчатого пиньона и подслеповатых окон. Старья гораздо больше, чем новизны. Хотя в Праге старья немерено. Как шлюх. Этого добра с него довольно.

Вдоль южной стены синагоги проулок вел мимо десяти широких ступеней; дальше – закрытые ставнями магазины Парижской улицы. Может, Девятку ждала уборка в каком-нибудь бутике?

Но у подножия лестницы она свернула налево и скрылась за синагогой. В туфлях на каучуковой подошве Черец бесшумно миновал проулок и выглянул из-за угла.

Девушка взошла на небольшую мощеную террасу на задах синагоги и остановилась перед арочным входом – железной, грубо клепанной дверью. Трио мусорных баков составляло дворовый декор. Девушка встряхнула сверток и повязала ткань вокруг пояса – еще один фартук. Черец усмехнулся, представив ее гардероб, в котором только фартуки всех цветов. У нее столько скрытых обликов, и каждый новый горестнее прежнего.

Девушка подняла отставленную метелку. Встряхнула. И помотала головой, словно отгоняя сонливость.

Юная уборщица, трудяга. Две полные смены, а теперь еще это.

Кто сказал, что рабочая этика сгинула?

Можно было уделать ее прямо там, но с Парижской донесся смех хмельной парочки, и Черец медленно взошел по лестнице, краем глаза следя за девушкой.

Она достала из кармана джинсов ключ и через железную дверь вошла в синагогу. Лязгнул запор.

Под фонарем Черед занял позицию напротив темного силуэта синагоги. Пожарная лестница в кирпичной стене вела к другому арочному входу: жалкая деревянная копия железной двери бессмысленно маячила в тридцати пяти футах над землей.