Читать книгу "Сыновья волка - Барбара Майклз"

29 марта 1859 года

Этим утром я подошла к зеркалу и стала внимательно себя разглядывать. Прошло много времени с тех пор, как я позволяла себе такую слабость, если это можно назвать слабостью. Черные волосы, прямые и жесткие, как лошадиная грива, угрожающе сдвинутые широкие черные брови, кожа, настолько смуглая, что, боюсь, нелестные замечания бабушки по поводу того, что по линии моей матери-итальянки в моих венах течет еще и мавританская кровь, верны. Разумеется, подобный цвет кожи никогда не позволил бы мне выиграть конкурс красоты в этой стране, где ценятся розовые лица и соломенного цвета локоны, да и черты лица, увы, не вселяли надежды. Я знаю, что бы сказал о них физиономист: брови слишком высоки и слишком широки для женщины, а нос и решительные, уверенные очертания щек и подбородка слишком тверды и выявляют непреклонность характера. Рот крупный, но выражает великодушие. Увы, такого рода благородство мало ценится здешними джентльменами – по крайней мере, не в своих дочерях и женах.

Черное платье с глухим воротом и длинными рукавами убивало смуглый цвет кожи, и, пока я хмуро себя рассматривала, мои зловещие брови сдвинулись, как два маленьких черных вороненка. Я ненавидела и сам черный цвет, и то лицемерие, которое он в данный момент отображал.

Да, моя бабушка умерла. Но она ненавидела меня со дня моего рождения. И как только я выросла настолько, чтобы понимать ее ненависть и причину ее, я вернула ей это чувство со всей свойственной мне решительностью, что было недостойно доброй христианки и не делало чести моему характеру. И если бы я была вольна сейчас в выборе одежды, я бы нарядилась в розовое с золотым.

Пока я невесело рассматривала свое отражение, десять твердых пальчиков прикрыли мои глаза и сладкий голосок пропел мне в ухо:

– Угадай, кто?

– Кто же еще может быть? – грубо ответила я и отбросила маленькие руки. За моим плечом в зеркале отразилось лицо Ады.

Она, должно быть, приподнялась на цыпочки, потому что обычно ее золотистая головка едва достигала моей переносицы. Попытка удержать локоны с помощью широкой черной ленты не увенчалась успехом – они непослушно выбивались, рассыпаясь каскадом воли и завитков. Цвет смерти, такой отвратительный для меня, только усиливал и подчеркивал деликатную бледность лица Ады, она выглядела моложе своих семнадцати лет. Ее голубые глаза выразили боль и любовь, а розовый ротик сложился в расстроенный бутон. Она выглядела милой, обаятельной и почти столь же разумной, как персидский котенок. И как всегда, чувство вины от моей грубости наполнило меня. Я повернулась и обняла ее.

– Ничего, милая Харриет. Я слишком неожиданно подкралась к тебе. Ты, наверное, думала о... пашей бедной бабушке...

У Ады легко меняется настроение: сначала обида и боль, и тут же приязнь и ласка.

– Ничего подобного. Если бы ты знала, что я думала о нашей бабушке, уверяю, мои мысли не вызвали бы твоего нежного сочувствия.

– Она была всегда добра, – пробормотала Ада, вытирая слезы кружевным платочком.

– К тебе – да, но тоже по-своему. Ты ведь ребенок ее любимой дочери, и похожа на того хорошо воспитанного молодого человека, которого она сама выбрала для твоей матери. В то время как я...

У Ады сверкнули глаза. Она испуганно зашептала:

– Харриет... Теперь, когда бабушка... ушла... О, мне всегда хотелось знать! Что твой отец сделал такого, что оскорбило ее на всю жизнь?

– Если тебе хочется знать, почему ты раньше меня не спрашивала?

– Но... но бабушка говорила, что этой темы касаться нельзя... Это было запрещено...

– Да, разумеется, хотя сама она говорила об этом часто, и все намеками и колкими замечаниями, которые еще хуже резкой прямоты! А ты никогда не осмелилась бы нарушить ее запреты, верно? Но... ну перестань плакать. Дорогая, прости меня! Я все тебе расскажу. Да там нет ничего особенного в этой истории, за исключением брака против воли старой властной леди. Это в ее глазах было вызывающим преступлением.

– Как ты можешь так говорить, когда она все еще...

Я рассмеялась, к ужасу Ады, и, наклонившись, потрепала ее по руке.

– Наши родители, насколько тебе известно, были братом и сестрой. – Я пыталась представить рассказ более понятным ей. – Они дети пашей бабушки. А мы с тобой кузины.

– Сестры, – мягко поправила Ада и, привстав со своего стула, быстро поцеловала меня.

– А теперь посиди спокойно, – я делано нахмурилась, – иначе ты не поймешь моей лекции. Мы с тобой кузины по крови, и более чем кузины, потому что любим друг друга. Мой отец был старшим и единственным сыном. Это был красивый веселый молодой человек, гордость бабушки, но, увы! Он унаследовал ее надменную гордость, так же как... скажем, ее красоту. Она уже организовала для него приличную партию, когда он, совершая кругосветное путешествие, встретил молодую крестьянскую девушку в Риме и женился на ней. Он не сказал своей матери ничего, пока брак не был оформлен официально, наверное, он знал, что она пойдет на все, чтобы не допустить этого неравного союза.

– Твоя мать, должно быть, была очень красива.

– Если верить словам бабушки, я похожа на нее. Значит, вероятнее всего, живость и очарование более, чем красота, привлекли моего отца.

Ада шутливо набросилась на меня с кулаками и поцелуями.

– Когда бабушка узнала об этом браке, она пришла в ярость. Она заявила отцу, что он не получит ни пении из той доли наследства, которую считал своей. Его отец, наш дед, оставил ему небольшую сумму, которая предназначалась к двадцатилетию сына. Поэтому молодые должны были жить на то, что заработают своими руками. Было заявлено, что, если он когда-нибудь покажется на пороге своего дома – так уведомила его любящая мамочка, – она прикажет слугам вышвырнуть его вон.

– Какой ужас! – Ада наклонилась вперед, щеки ее порозовели от возбуждения.

– Бабушка сражалась за все, что могло угрожать ее власти и высокому происхождению, – объяснила я с горечью, – ведь она никогда не уставала повторять, что ее мать в девичестве носила фамилию Невилль, и всегда твердила, что ее предки были королевской крови. Кстати, один из Невиллей действительно был однажды королем Англии, мои дорогие детки. – Я передразнила очень похоже интонацию голоса той, которая никогда больше не посмеет учить меня.

– Да, да, я знаю. Но так поступить с собственным сыном...

– Говорят, – вспомнила я, – что это сильно повлияло на нее. Именно после своевольного поступка и непослушания сына она стала такой злющей и замкнулась в себе. А он совсем не страдал. У него не было для этого времени. Климат Рима, такой здоровый летом, убийствен зимой. Отец умер вскоре после того, как я родилась.