Читать книгу "Пани колдунья - Лариса Шкатула"

—Полагаешь, Венеция — веселый город? — переспросила пятнадцатилетняя Лиза Астахова свою закадычную подругу Аннушку Гончарову. — Мне так не показалось. Я видела дворцы, оставленные своими обедневшими хозяевами, пустые и запущенные, безлюдные тихие улицы, черные гондолы на темной воде… Бр-р! По-моему, Венеция очень печальный город…

Она ненадолго задумалась.

— Однако я не так уж права — печаль сия порою нарушается криками. Венецианцы странный народ: говорят громко, жестикулируют, о чем-то спорят, не слушая друг друга. Торговцы кричат под окнами: Frutti di mare! Frutti di mare![1].

— Все равно ты счастливица, — вздохнула Аннушка. — Пусть итальянский город и печальный, но сколько романтизма в одном только слове — Ве-неция! — Подумала и произнесла нараспев:

— И-та-лия!

Ка-за-но-ва!

Она хихикнула:

— Неужели Казанова действительно был таков, как о нем рассказывают? Думаю, я бы хотела видеть этакого мужчину у своих ног!

— И чтобы он тебя соблазнил! — в унисон подсказала Лиза.

Аннушка покраснела:

— Ах, Лизок, говорить о таком девице на выданье mauvais ton…[2].

— Миль пардон, девица на выданье! — шутливо склонилась перед нею Лиза. — Впредь я не стану в вашем присутствии даже поминать всуе Казанову и не поведаю о том, как он бежал из темницы, откуда до него никому бежать не удавалось. А уж о знаменитой куртизанке Венеции — Веронике — тем более умолчу, чтобы не оскорблять ваш девственный слух!

Аннушка затормошила ее:

— Расскажи, Лизок, о Веронике! Видела ли ты ее портрет? Так ли она хороша? А тебе показали дворец, в котором она жила, или он не сохранился? А правда ли, что Вероника спасла Венецию от нашествия турок, когда соблазнила короля Франции и заставила его помочь венецианцам? Кажется, он выделил им сто французских кораблей! Подумай, всего за одну ночь, проведенную с этой удивительной куртизанкой…

— Ого, сколько вопросов! Какой нездоровый интерес к сиим одиозным личностям! Мне жаль графа Галицкого, который получит в жены девицу с подобными наклонностями… Вероника славилась не только красотой — немало было красивых венецианок, — она имела острый ум, писала недурственные стихи и даже в турнире стихотворцев победила одного из лучших пиитов Венеции…

— Как думаешь, она была счастлива?

Горевшие любопытством глаза Аннушки уставились в зеленые глубокие глаза подруги, словно выискивая в них недосказанное.

— Была ли она счастлива? Не знаю. Венецианцы чуть было не казнили ее, как и других девиц, служивших удовлетворению их же похоти, будто нарочно забыли о том, что именно своим ремеслом она спасла неблагодарный город…

Внезапно Лиза прислушалась, а потом лукаво посмотрела на подругу.

— Чу, у крыльца колокольчик звякнул. И будто бы знакомый.

— Неужто, Лизок, и колокольцы на слух разбираешь? Ничего такого я не слыхала. Думаешь, по одному твоему слову сразу к окну кинусь? А ты меня и разоблачишь… Ничего у тебя не выйдет. У меня вовсе нет интереса ко всяким там колокольцам!

— Не хочешь верить — как хочешь, — пожала плечами Лиза; она подошла к окну и теперь глядела на улицу сквозь маленький глазок, который продышала среди морозных узоров на стекле. — А только подле нашего крыльца санки остановились. И седок на них как вальяжен! Так-то, с шиком, лишь один человек подкатывает, некий Роман Сергеевич, но, поскольку он тебе безразличен…

Аннушка, не дослушав, кинулась к окну.

— Ой, и правда граф Галицкий. На крыльцо взошел…

Она вернулась к креслу, села в него и изобразила на лице равнодушие, приняв позу непринужденную и грациозную.

— Должно, к князю Николаю Николаичу по какой нужде заехал…

— Вроде никаких дел у него с папенькой не намечается… Мне кажется, все же граф к нам зайдет.

— Думаешь, он здесь будет? — Аннушка машинально оправила кружева на платье. — Что ж, можно с ним и поздороваться… Только гляди, Лизок, чтобы никаких насмешек! Тут же оденусь и уйду.

Подруги сидели в малой гостиной, которая примыкала к Лизиной спальне. Слева от входа располагался камин, напротив которого на стене висел огромный персидский ковер, служивший не столько украшением, сколько основой для выставки коллекции оружия.

Поначалу эта коллекция, которую собирал отец Лизы князь Николай Николаевич Астахов, размещалась в библиотеке, но постепенно шкафы с книгами, занявшие там все стены, вытеснили оружие.

— Когда бряцает оружие, молчит ученая мудрость, — так Лиза перефразировала известный афоризм.

Именно она и предложила для коллекции отца свою гостиную.

— А как это соотнесется со вкусами юной девы? — недоверчиво высказался князь. — Пожалуй, практического человека отпугнет — кому нужна воинственная жена?

— За всех молодых людей, что станут у нас бывать, я, как бы ни хотела, все равно не смогу выйти замуж, — резонно ответствовала Лиза, — но один, думаю, найдется и воздаст должное коллекции, а вовсе не тому, в какой комнате она располагается.

Теперь по соседству с персидским ковром, на котором висели пистолеты, черкесские шашки, казацкие сабли, турецкие ружья, грузинские кинжалы, стоял столик с красками и мольберт, за которым порой сиживала княжна, рисуя очередную акварельку.

Причем не то чтобы акварели так уж Лизу влекли, но принято было петербургским девам выказывать склонность к изящным искусствам, так почему бы не пойти на поводу у мнения света, ежели это тебе не в тягость?

Здесь же, рядом с мольбертом, стоял небольшой письменный стол, за которым княжна изучала анатомию и латынь. А в самом углу справа стояли диванчики и кресла — на них любили сидеть немногочисленные Лизины подруги и угощаться горячим шоколадом. Его всякий раз варил им Гектор, который в доме Астаховых был за все про все.

Но вот в дальних от девичьей апартаментах послышался молодой веселый мужской голос и к маленькой гостиной Лизы протопали быстрые шаги.

А затем раздался решительный стук в дверь.

— Входите, граф, — сказала Лиза, кивая на страшную предупредительную гримасу, которую состроила ей подруга.

— Здравствуйте, Елизавета Николаевна! — Он с порога поклонился хозяйке. — Здравия и вам желаю, Анна Дмитриевна! К ручкам припасть позволите?

— Припадайте, Роман Сергеевич, — стараясь не расхохотаться, проговорила Лиза и картинно вытянула вперед изящную белую ручку.

Галицкий поцеловал, щекотнув ее своими роскошными пшеничными усами, и оглянулся на Аннушку. Та не шелохнулась.