Читать книгу "Долгие сумерки путника - Абель Поссе"

АЛЬВАР НУНЬЕС КАБЕСА ДЕ ВАКА. Альвар Нуньес Кабеса де Вака — мое имя звучало в тесном пространстве моей комнатушки, как стих Гомера, мощно, гулко, четко. В вечерних сумерках оно подобно штандарту, который несут кондотьеры под солнцем Италии. С самого детства, быть может от гордости, внушенной рассказами матери, уроженки Хереса, я желал, чтобы моя жизнь была расцвечена, как цветут краски на шелке, пылая на сером фоне посредственности.

— Тебе придется выбрать, быть быком или орлом, как твой дед, знаменитый Вера, покоривший Канарские острова… — сказала мне мать однажды, когда я выздоравливал от коревой сыпи, которой болеют все дети (о моем отце она не упомянула, вспомнила только грозного деда).

Я никогда не забывал этих слов. Она желала меня видеть могучим орлом. Сказать по правде, мне ничего не оставалось, как выбрать одну из этих крайностей.

Теперь я вспоминаю наш усадебный дом в Эстремадуре. Прохладное, алмазно сверкающее зимнее утро. Чистый воздух, небо синее, как китайская чашка. Мне кажется, что я нижу профиль матери, но в действительности я его не помню. Какой был у нее нос? Лучше представляю себе ее твердый голос, как бы скрывавший отчаяние и нежность, и аромат ее платья, пахнувшего лилией и лавандой. В окне виднелись лимонные и апельсиновые деревья, а подальше — ряды олив на рыжей земле этой суровой, засушливой провинции. Вспоминаю, что мне привиделся этот пейзаж во время большого перехода между Синалоа и Кулиаканом[5], когда я возвращался из края индейцев тараумара после того, как познакомился с первобытной расой, расой гигантов. Тогда, в мареве знойного воздуха пустыни, мне мерещилась фигура моей матери, входящей с букетом жасмина во двор усадьбы. Помнится, она посмотрела на меня и посмеялась над «орлом» — а я все-таки был орлом. Нелепым, ощипанным, костлявым, иссушенным горными высотами. Однако орлом.

Альвар Нуньес Кабеса де Вака. Имя, которое мать внушила мне с детства считать знаком героической судьбы, каковая должна быть исполнена без тщеславия, почти как необходимость, не вызывавшая у нее сомнения. В детстве это имя производило на меня сильное впечатление. Я воображал себе коровью голову, отделенную от туловища, только голову, подруженную посреди зала. Это было бы страшным зрелищем. В голове коровы есть нечто от облика храма, созданного лишь из кости. Говорят, на Востоке корова — символ Вселенной. Здесь, в наших испанских краях, ее воспринимают иначе.

Я испанец, я андалусиец, я эстремадурец. Во всяком случае, человек коренной Испании. Из дома более родовитого и гордого, чем богатого, хотя у нас в олье всегда было больше баранины, чем говядины. В доме заправляла скорее моя мать, чем отец, обычно отсутствовавший и не проявлявший властности, о котором челядь сплетничала, что он не держит себя на высоте, подобающей его имени. (Ничего нет хуже для человека, чем жить стремлением исполнить судьбу, назначенную или навязанную другими.)

В этой усадьбе, за двором с лимонными деревьями, начинались ряды библейских искривленных олив. Виднелись черепичные крыши домиков и навесы для батраков. Стояла волшебная кузница с пылающим горном в те зимние утра, когда подковывали какого-нибудь першерона. Там жили и работали виноделы, землепашцы. В обособленном первом патио стояла часовня, которую приказал построить мой дед, свирепый Педро де Вера, по возвращении с Канарских островов, наверно сделав это во искупление своих прегрешений.