Читать книгу "Дэниэл молчит - Марти Леймбах"

Впервые мой муж увидел меня на вечеринке и сразу решил жениться. Так он потом говорил. В тот момент я изображала себя в седле мотоцикла своего возлюбленного — парня, который учился со мной в университете, обожал Т. С. Элиота и «Харлей-Дэвидсоны» и просил крепче держаться за него, пока мы мчали по Сторроу-драйв к Бостону, и зимний ветер, будто осколки стекла, полосовал нашу одежду. Если позволю себе, то без труда вспомню, как изо всех сил прижималась к нему, вдыхая теплый запах его кожаной куртки, и как всю дорогу на балет чертыхалась от страха.

Устроившись на мягком красном плюше театральных кресел, мы целовались, пока не появился Барышников — сгусток энергии, летавший над сценой, словно на батуте. Я всегда требовала билеты в передние ряды, чтобы наслаждаться мощной грацией тел, упругой силой мышц, блестящей от пота кожей.

Мой фанат мотоциклов и поэзии как-то лизнул меня прямо в глаз — я и моргнуть не успела — и признался, что мечтает пересечь вместе со мной пустыню, питаясь только пчелиными личинками и финиками. В теплые дни он шлепал по кампусу босиком, с трехнедельной бородой, во все горло распевая на немецком, который изучал в университете. Так, с песнями, он и появлялся у моего скромного студенческого ложа и под колокольный звон соседней церкви изучал мое тело языком.

— Стивен, — представился мой муж, тогда еще незнакомец. Темные джинсы, дорогая куртка, почти по-девичьи полная верхняя губа, поразительно красивое лицо. — Тебя в электророзетку включили?

Оседлав воздух, обхватив руками пустоту перед собой, я тряслась верхом на воображаемом «харлее». И смеялась. Я даже не сразу поняла, что вопрос адресован мне. Вокруг было столько девушек — Стивен мог обращаться к любой из них. Но компания, которую я развлекала сценкой из жизни байкеров, с появлением Стивена как-то растаяла. Похоже, все хорошо знали если не его самого, то этот тип мужчин, и предпочли отступить.

А я не знала. Моего любимого уже не было в живых, он погиб в аварии по дороге на работу. Я и мотоцикл-то не водила; только и умела, что крепко держаться за юношу впереди, с сияющим черным шлемом на голове. На любимой моей голове.

— Это я вроде на мотоцикле еду. — Надо же, какая глупость.

— Любишь мотоциклы? — спросил Стивен.

— Когда-то любила.

— Выпьешь чего-нибудь? — Он мотнул головой в сторону бара. — Бокал вина?

Я отказалась: не пью. Соврала, конечно, но откуда мне было знать, что передо мной — будущий муж? Парень как парень, один из многих, — какая разница, что брякнуть в ответ?

Стивен улыбнулся, покачал головой. Он не из тех, кто легко отступает.

— Дай-ка угадаю. Ты когда-то любила выпить.

В тот вечер он был первым, чей взгляд остановился на мне, а не скользнул мимо; первым, кто не сравнивал меня с остальными девушками, по списку. И первым, должна признать, кто предложил мне выпивку.

— Бокал белого вина, пожалуй, выпью, — сказала я.

Он кивнул. А затем, ни доли секунды не колеблясь, протянул руку и кончиками пальцев провел по моим волосам.

Я уставилась в пол.

— Из Канады? — спросил он.

— Из Америки.

— И что привело тебя в Англию?

Так уж сложилось, по правде говоря. Но объяснять пришлось бы слишком долго.

— Сама не знаю.

Он рассмеялся:

— Еще чего! — Парень был слишком в себе уверен; а на меня смотрел — будто знал всю жизнь. — Только не говори, что заблудилась.

— Вот именно. Заблудилась.

Он сунул руки в карманы, наклонился поближе и снова отстранился — с улыбкой. Он вел себя так, словно мы заключили тайный договор, но возражать мне почему-то не хотелось.

— Пойду принесу вино.

— Когда все это происходило? Очертите временные рамки, — предложил эскулап. В руках мой психоаналитик держал механический карандаш и блокнот с зажимом, его кожа, темная и глянцевая, в свете настольной лампы блестела, как начищенное седло.

— Шесть лет назад. Весной. В ветреные дни цвет облетал с деревьев и кружился в воздухе, будто конфетти.

Настал черед рассказа о маме.

— Она умерла, — сообщила я эскулапу.

Он молчал, выжидая: этого недостаточно.

И я объяснила, что маму унес рак, а меня в ее последний миг рядом не оказалось. Позже, увидев свидетельство о смерти, я поняла, что в это время была на катке. Выписывала круги на прокатных коньках в небольшом городке близ Бостона. Как это меня характеризует? Что говорит обо мне? Не могла я этого предвидеть, вот в чем дело-то. Точный момент, я имею в виду. Ну никак не могла предвидеть. Маме удалили обе молочные железы, вывели трубку из ложбинки бывшей груди, она лишилась бровей и волос, даже кожа с нее сходила струпьями. Через все это я прошла вместе с ней, только не через смертный час, когда уже ничто не могло ей помочь. И никто.

Самое худшее, призналась она (когда еще могла ходить), самое худшее — если не считать, что она умирает, — это унизительная необходимость носить платья для беременных. Изуродованные раком органы распирали ей живот, создавая впечатление, что она чуть ли не на сносях. Покупка одежды в специализированном магазине, среди будущих мам — великолепных символов плодородия, — страшно угнетала ее и тяготила. Но мы справились, уж не знаю как.

— Мне бы эти наряды для тебя покупать, — сказала мама в очереди к кассе, держа в руке приготовленную кредитку.

В свои двадцать два я не слишком выделялась из толпы молодых женщин, прикидывающих, какой размер лифчика подойдет им теперь, когда все прежние стали тесны. Правда, я не была беременной, хотя в глубине души не возражала бы.

— Нет уж. Родила бы инопланетянина, а где найдешь ползунки для существа с тремя ногами?

— У тебя будут прелестные дети, — возразила мама. — Ты ведь красавица.

В магазине, помню, назойливо звучал мотивчик колыбельной, бренчало детское пианино. Я улыбнулась маме:

— Ага, красавица. А уколешь — зеленая кровь потечет.

Перед самым моим отъездом в аэропорт мама сказала:

— Обещай, что приедешь. Хочу увидеть тебя в последний раз. Кто еще меня рассмешит?

Я пообещала. Это был мой долг — так же, как готовить ей блюда, которые она уже не могла есть, посреди ночи помогать принять ванну, сидеть рядом, когда она, измученная, лежала в кровати — телефон с одной стороны, фотографии детей (ныне взрослых) с другой. Я обещала вернуться сразу же, но в вечер ее смерти скользила по катку, в толстых шерстяных носках, в варежках.

Если честно, я и не собиралась находиться рядом с мамой в ее последний миг. Это было выше моих сил. Человек я энергичный и крайне деятельный, могу хохотать до упаду, беситься от ярости или броситься в немыслимый любовный роман как в омут головой. Но я трусиха, вот в чем дело. Только вся моя трусость, похоже, осталась в прошлом.