Читать книгу "Еще о женьщинах - Андрей Ильенков"

Тридцатого декабря 1991 года в шесть часов по декретному времени громко запел разбитый динамик. Студентка Лариса Макаревич смотрела в это время сон, который под влиянием гимна Советского Союза стал быстро изменяться в худшую сторону. Она некоторое время надеялась, что динамик вдруг сломается и замолчит, но ломаться в нём было нечему, он пел. Пришлось подняться с постели и выдернуть вилку из розетки.

Пол был холодным, воздух тоже. Девчонки спали укутанными с головой и музыки не слышали. Лариса же, существо капризное, укрываться с головой не любила (путались косички), как не любила и спать в свитере (колется) и шерстяных носках (пальчикам душно). Поэтому она сразу стала стыть, а ещё пришлось закрыть на крючок дверь, которая за ночь открылась под действием сквозняка чуть не настежь. «Вот бы ворвались ночью пьяные насильники Гыча, Вача, Батя и Дуремар Петрович и всех четверых изнасиловали!» — злорадно подумала Лариса, гигиеническим коконом закручиваясь в ещё тёплое одеяло.

В одеяле стало так тепло и уютно, что она окончательно решила не ходить сегодня в институтку, и, показав язык портрету мужчины-музыканта Джаггера, укоризненно смотревшего со стены своей страшной рожей, сладко сомкнула глаза. Всю бы комнату изнасиловали, и они бы все как забеременели! И сказали бы хором: «А мы будем рожать!» Ходили бы все четверо пузатые, потом одновременно легли в роддом. Заняли целую больничную палату, а пьяные насильники, тоже всей толпой, носили бы им передачи, стояли под окнами… Вот бы весело было!

Едва Лариса стала засыпать, как затрещали в разных комнатах будильники, завставали девчонки, зашуршали в шкафу полиэтиленами и застучали посудами. И конечно, каждая лично подошла и спросила, собирается ли Лариса в школу. Начиная с третьего раза ей уже хотелось ругаться, но она воздерживалась. Ей было слишком хорошо, у неё как раз началась первая стадия всякого праздника — высыпание. К тому же в Рождество ругаться нехорошо. Конечно, строго говоря, не было никакого Рождества, а наступал Новый год, да и то завтра, но это детали.

Окончательно она проснулась около полудня. За пределами одеяла летали грозные ветры и сквозняки, и даже на подоконнике лежало немножко снежку. При свете дня хорошо были видны серые, пушистые, словно мышки, комочки пыли под шкафом. Она подмигнула Джаггеру и показала язык соседским картинкам — В. Кузьмину с гитарой «на-караул» и настоящим автографом около уха, А. Пугачёвой с убитым тараканом между грудей, а также самому настоящему Алену Делону, его повесила тоже противная женщина Наташка Савоськина, бывают же такие фамилии. На столе стояла грязная посуда, по всей видимости, чтобы Лариса её помыла. Там же лежала половинка кекса, чтобы утешиться после посудомойства. За обледеневшим окном искрилось розовое пятно солнца. Лежащие на тумбочке металлические бигуди тоже отливали розовым. Рядом, с краешку, свисал Танькин лифак. Он, судя по прикольной позе, скоро должен был упасть, и Лариса твёрдо решила подняться, как только это произойдёт.

Но тут в дверь постучали.

— Чё-ё! Я же голая! — громко закричала Лариса, но, опомнившись, со смехом спросила: — Кто это там ко мне стучится?

— Это я, Лариса, открой, — ответил хриплый женский голос.

Пришлось встать раньше намеченного срока и, содрогаясь от прикосновения ногами к полу, открыть дверь. На пороге стояла соседка Алёна в длинном тёплом халате, свитере, штанах и с перевязанным горлом. Её светлые глаза слезились, а в руках был сопливый платочек с вышивкой.

— Привет, — удивилась Лариса. — Ты чё, заболела? Гриппер, да?

Алёна вошла и стала рассказывать о своих злоключениях. И там такое оказалось!

Лариса усадила её на табуретку посреди комнаты и, вполуха внимая повествованию, занялась своими делами. Она закинула постель, оделась, побрякала чайником, поискала в шкафу что-нибудь съедобное и помыла слюнями чернильное пятно на запястье.

Алёна рассказывала, как прожила сегодняшний день. Она встала в шесть часов.

— Я тоже, — легкомысленно сказала Лариса, чем ввергла Алёну в шок, потому что встала только что на её глазах. Пришлось объяснить, что встать-то встала, да не проснулась.

Ну ладно, а Алёна встала и проснулась, сварила кашу, умылась, наложила кашу в тарелку, съела её, померила температуру, обнаружила тридцать восемь градусов по Цельсию, выпила таблетку… но что это?! Полтаблетки! Да, полтаблетки аспирина, взяла учебник…

— Представляешь, а сегодня захожу в туалет, а там окно завешано новой газетой и, прикинь, приколота бумажка с надписью: «Девушки! Имейте совесть газету не рвать, она повешена не для ваших задов!!!»

— Правда? Так и написано? — восхитилась Лариса, оставив стакан, который просматривала на свет.

— Ага, представляешь?! Это староста этажа, я точно знаю, она такая хамка, один раз, представляешь…

Тут Лариса вспомнила, что хочет есть, и опять полезла в шкаф, и опять нашла там то же самое, то есть пятилитровую банку, на дне которой темнело варенье. Но снимать с неё крышку всегда звали мальчишек, притом всё равно уже с плесенью. Лариса взглянула на чайник и увидела, что он не закипит.

— Эй! — удивлённо вскрикнула она. — А чай-то у нас непоставленский!

Алёна испуганно посмотрела на неё. Этот возглас сбил плавное течение речи и перепутал её мысли. Лариса пообещала в другой раз без причин не кричать и села краситься, решив поесть потом.

Красится Лариса очень подолгу, может даже целый день. Вот она сидит рисует, вот, казалось бы, всё нарисовала, но это только эскиз. Посмотрит на себя такую в зеркале, закатит глаза и всё сотрёт. Походит, построит всякие физиономии, поковыряет в носу и придумает новое. Сразу энергично так сделает набросок другого варианта! Встанет, отойдёт посмотреть в зеркало издали — не, не нравится… И так может продолжаться долго, если, конечно, некуда бежать.

И никто не понимает её порывов и позывов! Встанет над душой какая-нибудь дурочка: «Ну Лариииса, ну красииииво, ну хвааааааатит!» Красиво! Понятно, что красиво. Когда некрасиво, так и краситься бесполезно. Но «красиво» бывают разные, да и смысл макияжа вообще не во внешности, а во внутренности, ради душевного комфорта и равновесия. Если ей невесело или не хочется жить — она красит себе рожу и другим советует.

Вот простой пример: ноябрь, на овощехранилище решили перебрать овощи, потому что в июле убрали, свалили, а они гниют, как ненормальные. Все людики едут ковырять морковки. Отделять их одну от другой. Перед отъездом Лариса обязательно сядет и будет краситься минут сорок, и наплевать им всем на лысины ректора Ястребова, и даже если из-за этого она не успеет купить с собой еды, то зато у неё будет хорошее настроение, а потом в крайнем случае можно всё стереть, ну и уж накормят. И напоят.

Или просто все тебя бросили, зарезали на госэкзамене ни за что ни про что, просто потому что ты красивая и глупая, а профессорша чрезвычайно старая дева с бородавкой на щеке, притом умная, хотя и не особенно.