Читать книгу "Приказчик без головы - Валерий Введенский"

Сашенька восхищалась рассудительным (ах, весь в отца!) Евгением, обожала черноброво-черноокую (опять же, в Тарусова) Татьяну, души не чаяла в маленьком Володе, унаследовавшем от супруга вкупе с высоким лбом необыкновенные способности – пяти не стукнуло, а уже бойко читает и на русском, и на французском. Но, несмотря на этакое счастье, самым главным, самым любимым ее ребенком был муж – князь Дмитрий Данилович Тарусов.

Семнадцать лет брака пролетели как один счастливый день.

Князю завидовали. Александра Ильинична сочетала мыслимые и немыслимые достоинства. Вторым именем ее была верность, третьим – страстность. Романтическая красавица с приличным приданым, она оказалась толковой хозяйкой, умевшей на скромное жалованье мужа нанять престижное жилье и придать ему уют и очарование.

Объективности для упомянем и недостатки, вернее главный из них: княгиня была умна.

Да, да! Редкий из нас, мужчин, считает сие достоинством. Почему?

Во-первых, не похвастаться. Осиная талия и стать античной богини вызывают понятное восхищение знакомых. А ум? Где и как его предъявить?

Во-вторых, умная жена непременно должна руководить. А вы, между прочим, и без нее знаете, чем заняться, вот только с дивана пока вставать не собираетесь.

Однако Александре Ильиничне повезло – Дмитрий Данилович и сам был умен. Общение супругов не ограничивалось только ласками и воспитанием их последствий. Князь с удовольствием обсуждал с женой дела, читал вслух рукописи, спрашивал совета. Сашенька же была столь умна, что сама с ними к мужу не приставала…

Впрочем, зря… Эх, давно Тарусов был бы присяжным поверенным, еще четыре года назад, в 1866 году[1], когда судебная реформа началась. И гремел бы он не меньше Спасова или того же Стасовича. Но лишь когда Казанский университет под давлением Третьего отделения аннулировал свое же решение избрать князя профессором, Дмитрия Даниловича посетила давно витавшая в голове мысль.

Тарусовы всегда ужинали при параде. Сегодня же случай был особый – князя приняли в адвокаты, потому Сашенька нарядилась в новое платье, которое берегла к именинам мужа, а сам виновник торжества скрепил рукава сорочки изумрудными запонками (подарок жены к десятилетию свадьбы).

– Приняли единогласно! – в который раз хвастался супруг.

– Нисколько не сомневалась! Кого, если не тебя? – Александра Ильинична подняла бокал с искрящимся Veuve Clicquot[2]. – За великого адвоката!

– Любовь моя, рано, рано еще так говорить! – смутился Дмитрий Данилович и, кивнув на детей, добавил: – И непедагогично.

– А дети со мной согласны! Да, дети?

– Да! – поспешил ответить за всех младший. – А торт когда будет?

Мама обещала великий праздник, но ни елки в столовой, ни крашеных яиц на столе Володя не обнаружил. Торт был последней надеждой превратить обычный ужин в торжество.

– Скоро, скоро! Доедай курицу, – пообещала толстая Клавдия Степановна, служанка на все руки у Тарусовых.

С Дмитрием Даниловичем она была с рождения – сначала кормилицей, потом нянькой. Когда мальчик вырос и женился, упросила старого князя отдать их с мужем к нему в услужение. Готовила, стирала, убирала, нянчила детей, успевая все одновременно. Но в последние месяцы, после смерти незабвенного Филимоныча, служившего при жизни камердинером-истопником-полотером, тяжко ей стало спускаться по лестницам. Однако об этом после…

– А Дитцвальда в прошлом году не приняли! – вспомнил князь, дабы вернуть разговор в приятное русло.

– Ну, сравнил! – Нежно-голубые глазки Александры Ильиничны возмущенно округлились. – Сам же говорил: двух слов связать не может, даже на бумаге! К тому же подлец!

Княгиня имела все основания так говорить. Именно Фердинанд Эдуардович Дитцвальд был причиной многолетних злоключений Дмитрия Даниловича. Самого молодого и многообещающего профессора Петербургского университета князя Тарусова после студенческих волнений 1861 года изгнали с кафедры по доносу коллеги. Профессор Дитцвальд сообщил в университетский совет о чрезмерном сочувствии, которое Тарусов в частных беседах выказывал к арестованным, и о неприятии Дмитрием Даниловичем репрессивных мер, чинимых к оставшимся на свободе. Попечитель учебного округа, генерал от инфантерии Пилипсович, был с князем по-военному краток:

– Государственная служба имеет свои требования, и кто не хочет или не может их исполнять, волен ее оставить.

Дмитрий Данилович подал в отставку. Его тут же с радостью пригласили в Училище правоведения. Но три года назад, не без участия Третьего отделения, Дмитрия Даниловича попросили и оттуда. Тарусов, стиснув зубы, перебивался статейками в «Новостях» и во «Всеевропейском вестнике», ожидая, что «Учебник уголовного права», над которым он корпел по ночам, вернет ему кафедру. Зря! Хоть коллеги за рукопись присвоили Тарусову степень доктора права, печатать ее, а тем более преподавать в столицах власти категорически запретили. Оставалась призрачная надежда на провинциальные университеты, но в Казани… Впрочем, об этом мы уже поведали.

– Сашенька, – развел руками князь, – не стоит так о коллегах.

– Дитцвальд – подлец! – повторила княгиня.

– Здесь дети! – напомнил ей Тарусов.

– Им и говорю! Старшим давно пора знать, что на свете не только порядочные люди, часто и подлецы встречаются…

– А я уже знаю! – неожиданно подхватила дочь. – Например, Евгений…

Сегодня утром Татьяна застала старшего брата за чтением ее дневника. Возникшая после этого перепалка продолжалась всю прогулку и закончилась примирением незадолго до ужина. Тем неожиданней для Евгения был выпад сестры. Юноша, по-взрослому выдернув салфетку и скомкав, собирался уже бросить ее на пол, как Татьяна, ехидно улыбнувшись, закончила фразу:

– …Онегин! Евгений Онегин – подлец. И не смотрите так удивленно, маменька. Убил Ленского, добивался замужней дамы…