Читать книгу "Судьба и другие аттракционы - Дмитрий Раскин"

Кели первым, как и положено вожаку, подошел к добыче. Ударом заостренного камня, в один удар, как умеет только он, пробил вздувшееся брюхо гигантского быка, сунул руку, рывком вытащил кишку, откусил от нее, откусил еще раз к восторгу всего племени предвкушающего трапезу, пиршество, неделю абсолютной сытости. Потрепал волосы счастливого, распираемого мальчишеской гордостью Тови, ведь это он нашел падаль. Указал на Драя — вот, кто подойдет к туше вторым. Все поняли, что это значит. И Драй понял. Вожак признал его силу, его право. Стоящие за спиной Драя Рет, Крер и Оу устыдились своей вчерашней робости, своего минутного страха перед тем как шагнуть вслед за ним, когда он встал на пути вожака. И вот теперь они сами сильны, как Драй. А Кели отступил и это только первый шаг назад, сделанный им перед лицом их силы. Скоро он сделает второй, третий, а потом…

Драй вышел из толпы. Медленно, очень медленно направился к туше, под восхищенными взглядами одних, под недоверчивыми других, под враждебными, угрюмыми взглядами приспешников Кели… Таги, младшая жена Драя, от волнения и гордости за своего мужчину потекла.

Драй подошел к туше, он благодарил Кели. Эта благодарность сильного за то, что его избавили от необходимости доказывать свою силу, драться за признание очевидного факта своей силы.

Кели обнял его. «Да. Ты второй, Драй. Это так». Драй ответил объятием, склонил голову перед Кели, подставил свой затылок под поглаживание вожака. «Да. Я второй. Это так». Но голова его склонена в неглубоком, чисто символическом поклоне. «Я второй сегодня. А завтра, как знать, уже я поглажу твой мощный загривок своей снисходительной, примиряющей тебя с твоей новой судьбой ладонью». Лицо Драя выражало счастье.

Кели ударил камнем в то самое место, на котором только что держал свою благостную длань мудрого и несколько уже уставшего от собственной власти вожака. Ударил тем своим камнем, которым пробил брюхо гигантского быка. Голова Драя оказалась куда податливей.

Ужас племени, переходящий в восторг. Под этот «переход» Кели помочился на труп своего врага, на кровавое месиво затылка того, кто только что был «вторым».

По кивку Кели несколько его присных бросились к женам Драя, вырвали у них детей. Одного, грудного, просто сломали об колено. Трех других, что постарше, убили дубиной, вышибли им мозги. Две жены Драя с криками катались по земле, раздирая себе лица в кровь, младшая жена Таги мертвой хваткой вцепилась в ногу того, кто тащил тельце её ребенка к обрыву.

Племя по знаку Кели набросилось на бычью тушу. Они съели примерно треть. Остальное было завалено камнями и кусками льда.

К концу трапезы жены Драя присоединились ко всем, успели взять, соскрести с костей сколько-то мяса. Потом, когда наевшееся до отвала племя улеглось, стервятники наконец-то сумели заняться костями.

Глеба снова рвало, выворачивало наизнанку, пусть давно уже было нечем, тем мучительнее были спазмы.

— Ничего, ничего, — не отрываясь от иллюминатора, говорит ему профессор Снайпс. — Вы не должны стыдиться, молодой человек. Мы все с этого начинали.

— А теперь у нас у всех то, что обычно называют профессиональными деформациями, — добавил Энди перед тем как надкусить свой бутерброд.

— Вам надо было это увидеть, господин проверяющий, инспектор или кто вы там? — бросила Глебу Ульрика. — До того как вы приметесь поучать нас, объяснять, что мы делаем не так.

— Вы, Глеб, — Энди сделал глоток кофе из своей чашечки, — очевидно, сейчас в затруднении: пространство вы пересекли или же время? То есть вы на планете номер сто двадцать пять три нуля шестьдесят восемь или на нашей исконной Земле этак сто или двести тысяч лет назад? Так я вам скажу: на Земле и похуже было.

— Тебе ли, Энди, не знать, — мрачно съязвила Ульрика.

— Во всяком случае, мы здесь не видели прелестей антропофагии, — парировал Энди. — А человечество тем не менее прошло-таки путь, — Энди глянул в иллюминатор, — от Кели до профессора Снайпса и инфженера-генетика Ульрики Дальман — бескорыстных рыцарей Добра.

В иллюминаторе было видно, как Кели взгромоздился на Таги, младшую жену Драя. Та закрыла глаза от отвращения, но после нескольких его быстрых мощных движений начала получать удовольствие от процесса. И вот уже ритм у них становился общим.

Глеб согнулся пополам от нового рвотного спазма.

— Энди, почему ты так упорно, догматично отрицаешь качественную разницу между всем вот этим, — Ульрика кивнула на картинку в иллюминаторе (они смотрели с расстояния метров пятнадцать-двадцать), — и земным палеолитом?

— С удовольствием, с превеликой радостью перестану отрицать, как только ее обнаружу. — Энди допил свой кофе. — А пока что я и количественной не выявил. Всё остальное, милая Ульрика, это уже нервы, воспитание, культура. Не более. Но «качественная разница» неплохо успокаивает твою совесть, не правда ли?

— Заткнись, — огрызнулась Ульрика.

— А наш герой тем временем, — Энди наблюдал в иллюминатор за финальными содроганиями Кели, — в очередной раз воспроизвел свои доминантные гены.

— Знаешь, Ульрика, — сказал профессор Снайпс, — я, как и Энди, не вижу «качественной разницы» и это ничуть не мешает мне делать свое дело, реализовывать свой план, в полном сознании собственной правоты.

— Это отсутствие разницы , в котором вы, профессор, убедили себя, мне кажется, вас и вдохновляет. Скажете, не так? — Ульрика говорила спокойно и зло.

— А ведь ты права, — кивнул Снайпс после некоторой паузы. И тут же Глебу:

— Но вы, молодой человек, не обращайте внимания. Это наши старые дрязги.

Глеб наконец сумел распрямиться, вытер салфеткой лицо. Механический уборщик тут же вытер за ним на полу и забрал салфетку.

— Я всё понимаю, профессор Снайпс, — начал Глеб, — и ваш пафос, что сквозил во всех ваших донесениях на Землю…

— Слишком книжно, мой мальчик. — В этой рисовке профессора Снайпса была и самоирония, во всяком случае, так показалось Глебу. — Скажи проще: созерцание подобных картинок, — профессор кивнул на иллюминатор, — вызывает вполне определенное нравственное чувство. И чувство это требует отбросить всю эту нашу терапию, дабы перейти к вполне хирургическим методам. При этом разум осуждает сам наш эксперимент как безответственный, непредсказуемый по последствиям и терапию нашу считает аморальной. Ты, сынок, сдается мне, человек разума, так?

— Я не знаю, профессор. Оказалось, не знаю.

Энди подал Глебу стакан воды. Тот машинально взял, сделал большой глоток, закашлялся.

— Думаю, отведенного мне времени хватит, чтоб разобраться, — сказал Глеб.

— В самом деле? — усмехнулась Ульрика.