Читать книгу "Хадасса - Мириам Бодуэн"

1

Я была одета в соответствии с условиями контракта, исключавшими кофточки без рукавов, юбки выше колен, брюки, блестящие ткани, облегающий покрой. Под припекающим солнышком в двадцать минут пополудни на мне было темное платье, прикрывавшее лодыжки. Косу я закрутила в пучок и держалась прямо, натянуто, опустив руки вдоль тела. Вокруг меня кружили, теснились, смеялись сотни девочек в темно-синей форменной одежде, держась по двое или группой, они рассматривали мое платье, мой оловянный браслет, мою смущенную улыбку, а затем возвращались к своим играм, после чего подходили опять. Меня предупредили: главное — не строить иллюзий, я никогда не стану им ни подругой, ни наперсницей.

Мои коллеги стояли плечом к плечу у озаренной светом бежевой кирпичной стены и ждали. Страдая от пыли, мадам Сове без конца утирала нос платочком, а мадам Анри, которой слепило глаза, морщила лоб за темными очками. Когда я обернулась в сторону улицы Доллар, по которой шли три женщины в шапочках, прозвонил колокол. Облаченная в свободный костюм, появилась директриса, остановилась слева от меня, сдержанно поклонилась преподавательницам, затем высоко вскинула руку. Девочки замолчали, выстроились, и длинная приветственная речь, произносимая на идише, началась. В моем ряду я насчитала восемнадцать учениц. Крупные, щуплые, толстенькие, брюнетки, блондинки — восемнадцать пар колготок в цвет униформы и восемнадцать белых рубашечек, застегнутых до шеи. Директриса остановилась, одна из моих учениц вышла из строя и, отойдя назад, потянула за рукав рыженькую девочку, с отчаянием произнеся «ш-ш-ша!». Затем вновь зазвучала приветственная речь, пока дети не зааплодировали и не зашумели. Директриса подняла руку, потребовав абсолютной тишины, которая и наступила, после чего восемь учительниц, принятых руководством на службу, поняли, что пришло время повернуться кругом и во главе своей группы направиться ко входу.

Построенное после Второй мировой войны между железной дорогой и горой острова трехэтажное неказистое здание, предназначенное для размещения иммигрантской общины, было опоясано металлической оградой в три метра высотой. При входе в коридоры первого этажа, заполненные разными группами, нам пришлось замедлить шаг. Девочка с желтой, очень желтой кожей подошла ко мне и, сложив ладошки рупором и изогнув брови дугой, тихонечко сообщила:

— Меня зовут Ити Райнман, мадам. А ты рада, что будешь нашей учительницей?

Мы шли друг за другом, гуськом. На лестницах девочки шалили, их башмачки стучали по плиточному полу. Мое внимание привлекли запачканные стены с развешанными на них цветными табло на иврите, покрытыми следами ладоней, а также фотографии раввинов с длинными седыми бородами. Когда мы подошли к нашему классу, расположенному на втором этаже с восточной стороны, девочки по очереди поцеловали запечатанную и прикрепленную к дверной раме трубочку, затем каждая села за ту парту, которая была ей указана утром учительницей идиша миссис Адлер. Закрыв дверь, я направилась к большому столу и большому учительскому стулу. Дети тараторили, разглядывая меня. Я собралась и, придав голосу сильную и строгую интонацию, произнесла «Тишина!» один раз, затем повторила то же самое, хлопнув в ладоши, после чего девочки, широко раскрыв глаза, утихомирились, и я представилась, написав свое имя на доске. Но стоило мне повернуться спиной, как болтовня возобновилась, а я нахмурилась, приложила указательный палец к губам, очень рассерженным тоном повторила «Хватит!», и сентябрь начался.

Поскольку это был первый урок и мне еще ровным счетом ничего не было известно, я прежде всего предложила им коротко рассказать о каникулах, что они, сосредоточившись, и сделали. Каждая, без исключения, точно назвала мне свой возраст, позаботившись уточнить: одиннадцать лет с половиной, одиннадцать и восемь месяцев, двенадцать со вчерашнего дня, двенадцать лет через неделю… Блими Унсдорфер за партой у двери — одиннадцать лет и девять дней — рассказала, что ей очень грустно оттого, что уже пришлось идти в школу, так как она очень любит лето, а когда ты в школе, то бывает снег, а снег — это очень холодно. Хая Вебер, сидящая в центре класса, приехала из Валь-Морена вчера вечером, очень поздно, довольная, там было очень весело, и она много-много дней купалась в бассейне, но не с мальчиками, нет, мадам, есть часы для мальчиков, есть часы для девочек, и мне почти двенадцать лет. Затем Нехама Франк — двенадцать с половиной, гладкие черные волосы, подстриженные в безупречное каре — резко встала и спросила: «А ты, мадам, ты купаешься с мальчишками?» Что заставило остальных улыбнуться.

В прямоугольном классе с когда-то сиреневыми стенами было девятнадцать деревянных парт, четыре окна, выходивших во двор, скомканная карта мира в углу, шкаф для словарей и прикрепленные к пробковому стенду огромные бархатные буквы красного и черного цвета — древнееврейский алфавит. Я объяснила программу занятий после полудня: прежде всего следовало написать на новых вещах свои имя и фамилию. Все разволновались, ведь каждая вещичка была выбрана и куплена с мамой, и девочки аккуратно подстриженными ноготками, сглатывая слюну, старательно отрывали ценники. Прохаживаясь между рядами, я сумела ответить на волновавшие их вопросы: «Мадам, когда ты раздашь расписание? Сколько у нас уроков грамматики? Когда будет урок физкультуры? А ты задаешь много домашних заданий?» Ити Райнман, прищурившись, задержала меня и объяснила, что ее соседка, которой досталась парта перед столом учительницы, опаздывает, потому что она терпеть не может школьных занятий, а я, мадам, уточнила она по-английски, прижав свои желтые ладошки к сердцу, я так люблю школу!

Разобравшись с этикетками, приступили к наведению порядка, и несколько девочек постарше установили определенные правила для всех остальных. И действительно, по мнению двенадцатилетних и старше, предметы должны были быть разложены в определенном порядке, в зависимости от размера и цвета, тетради — справа, карандаши — слева, и аккуратно, главное — не смешать книги Священного Писания с учебниками французского. При помощи калькулятора каждой надлежало составить перечень своих карандашей, разлинованных листов бумаги, портфелей, а затем прилепить этот список внутри парты. Муравьишки копошились, а я, прохаживаясь между ними и не смея вмешиваться, слушала идиш. Густой сентябрьский зной проник под мое плотное платье. Вокруг меня лбы повлажнели от пота, но ротики, не жалуясь, посасывали через соломинки подслащенные соки. Разобравшись с делами, ученицы соорудили из пластиковых мешков, служивших для покупок, индивидуальные мини-мусорки и прикрепили их клейкой лентой к спинкам своих стульев.

Мы приступили к учебе в последнем классе начальной школы, в этом году надо было отличиться на министерских экзаменах, чтобы правительство вновь предоставило дотации. Программа была насыщенной. До полудня ученицы должны были разбирать с миссис Адлер нравоучительные тексты из библейских книг, заучивать молитвы и псалмы, усваивать правила поведения по Торе, а после полудня я была призвана преподавать по программе Министерства образования, предполагавшей изучение французской грамматики, математики и некоторых основ гуманитарных наук. Руководство разрешало также занятия по искусству и физкультуре, при условии, что это не помешает детям успешно сдать экзамены в конце года. С осени следующего года в классах на верхнем этаже девочки будут проходить подготовку, необходимую для будущей супруги, обретать навыки, касающиеся правил переписки, коммерческого учета, и прежде всего практически осваивать семейные обязанности. Позднее, в семнадцать или восемнадцать лет, мои ученицы покинут школу, потому что их мамы выберут им мужей, с которыми они должны будут провести свою жизнь в квартале с двухсотлетними деревьями и краснокирпичными домами, где их незаметно будет хранить нить эрува.