Читать книгу "Житие Одинокова - Дмитрий Калюжный"

Детство я провёл в коммуналке, в Москве.

Дом наш был знатный! Возвели его, пятиэтажного, аккурат перед началом Первой мировой, и заселилась в него богатая знать: купчины, промышленники, генералы и чиновники московского правительства. В каждой квартире семь комнат, да при кухне закуток для кухарки, и в прихожей ещё «служебная» комнатушка для горничной.

Но после 1917 года вся эта публика куда-то сгинула, а дом наполнили люди простые: крестьяне, бросившие нивы, чтобы стать пролетариями, и пролетарии, возжелавшие стать студентами. Селился и прочий всякий народ, включая прощелыг и милиционеров.

Сначала в доме часто менялись жильцы: одни въезжали, другие уезжали, но с установлением контроля властей за порядком всё кое-как успокоилось. Когда я родился, комнаты были заняты разными семьями, на входной двери было приколочено несколько почтовых ящиков, а косяк украшали восемь разномастных кнопок от электрических звонков. И при каждом звонке имелась табличка с фамилией. Помимо нашей, помню несколько: «Туголесовы», «Бреннер» (эта Бреннер уже на моей памяти чудесным образом превратилась в Иванову и сменила табличку), «Сидоровы»…

Один из моих соседей был журналистом: писал статьи, репортажи — в общем, производил контент для наполнения страниц журналов и газет. Начинал в тридцатые годы на Алтае, был военным корреспондентом во время Великой Отечественной. После Всемирного фестиваля молодёжи и студентов (1957) поселился в Москве и работал в «Огоньке». Когда мы с ним стали общаться, уже пенсионерствовал.

По сути, он — автор книги, которую вы держите в руках.

Написал он её о своём друге Василии Одинокове, которого на фронте звали Васей Блаженным. Самого себя тоже «вставил» в книгу, но под выдуманным именем: Семёнов Мирон Васильевич. Это имя он использовал как псевдоним для статей в «Вечёрке». Придумал себе замечательную подпись: «Мир. В. Сем», в таких завитушечках, что получалось «Мир всем». Я его только под этим именем и знал.

Книгу его советские издательства печатать отказались.

Много позже я, ознакомившись с архивом писателя, понял, в чём была причина отказов. Редакторы наверняка углядели в тексте «мистику» и «религиозное мракобесие». Кроме того, ещё одного героя романа — И. В. Сталина — Мирон Васильевич показал не так, как это было принято после ХХ съезда партии.

Наша семья в конце концов получила квартиру, и мы уехали из той коммуналки. За следующие годы я виделся с Мироном Васильевичем только два или три раза. А в 1993 году мне позвонила оттуда соседка Света, поселившаяся в комнате Бреннер-Ивановой в 1975-м, после того как та уехала в Израиль, и сообщила, что старик умер, и уже даже похоронили. Я немедленно приехал. Наследников у покойного не оказалось: жена умерла давным-давно, дочь сгинула в нетях. Взять в его комнате соседям было нечего, кроме дряхлой мебели, книг и бумаг. Мебель они поделили, а выносить оставшееся барахло на помойку всем было лень — вот меня и позвали.

Я стал владельцем бюстика Сталина и нескольких коробок, набитых рукописями, газетными вырезками, блокнотами и прочими записями. Была среди них и папочка, озаглавленная «Житие Василия Блаженного. Документальный роман». Бывая на даче, где эти коробки лежали у меня долгие годы, я иногда просматривал папки старого журналиста. И вызрела у меня мысль переработать его книгу — в том виде, в каком она была, её всё равно никто бы не издал. И вообще, так, как он, сейчас не пишут.

Переделав начисто главы романа, я вставил между ними документы, письма, выдержки из записной книжки Мирона Семёнова (которые не всегда понятно, к какому времени относятся), хранившиеся в его папках.

Дмитрий Калюжный