Читать книгу "Властелин Урании - Кристиан Комбаз"

Христиане Борг,

Арне Боргу,

Франсуа Блюшу.

А ну-ка встань, а то тебя не видно!

Герда говорит, что ты – сынок ее дочери Альмы. Неужто она уже так выросла, а я так стар? Лица твоего мне не разглядеть, но твой взгляд я брюхом чувствую. Подойди ближе, полюбуйся на братца-близнеца, мы с ним накрепко связаны с самого рождения. Пощупай его тощий костяк, его локти, втиснутые в бока, кожу его, серую, как у нетопыря. Если я умру по его вине, в том будет справедливость судьбы, ведь и жив-то я благодаря ему. Не будь его, мне бы не видать ни одной из тех щедрот, о которых ты еще узнаешь.

Мой господин получил в дар от короля Дании остров под названием Гвэн, расположенный посередь Эресунна, между Ландскроной и Эльсинором с его замком.

Из Копенгагена туда можно добраться часа за три, ежели с попутным ветром. А уж коли он не попутный, так и вообще не доберешься. Морское дно у берега вымощено костями отважных мореплавателей. Беспокойна там волна, живой кажется, будто косяк рыбы кишит. Это души утопленников, пленницы пены морской, говорят, они прямо на глазах вскипают зловещей зыбью, и никто не смеет вглядеться в нее.

Остров и формой, и рельефом походил на боб, широкая часть этого стручка имела длину в один фьердингвай, узкая – в три. Посередке (там, где у боба зародыш) море прогрызло выемку, обрамленную куполообразными холмами, круто обрывающимися у кромки воды. У северной оконечности острова находилась якорная стоянка, защищавшая суда на рейде от ветров и течений. На южных склонах в пещерах над дюнами гнездились птицы. С западной стороны простирался песчаный берег с изрядной примесью гальки. В восточной части, что обращена к цитадели Ландскроны, там, где плато оказалось бессильно перед стихией, корни редких деревьев кое-как удерживали осыпи, но в общем эта скудная, ветрами исхлестанная земля была обделена лесом. Дважды в год здешние обитатели плыли к берегам соседней Скании,[1]чтобы нагрузить свою барку буковыми поленьями. Так и вышло, что один из них повстречал там мою мать.

На ферме, где спящих поутру будят не столько крики морских птиц, сколько конское ржание, он ее обрюхатил и обещал, что возьмет в жены. Шесть месяцев спустя она, одинокая сирота, сломленная невзгодами, лишенная поддержки родни, высадилась на острове в надежде разыскать его, но судно ее нареченного потерпело кораблекрушение, он погиб.

Прошло еще два месяца. Она осталась на Гвэне и там в один прекрасный вечер 1577 года избавилась разом и от меня, и от прочих тягот жизни. Ее в ту пору приютил арендатор Фюрбом, на ферме у него жило три десятка батраков. Якоб Лоллике, островной пастор, тогда как раз только что обосновался у себя в приходе Святого Ибба. Это от него я узнал свою историю. В тот вечер, когда я появился на свет, он, срочно призванный к моей матери, дабы поручить небесам ее перепуганную душу, увидел, как в самую большую комнату фермерского дома, ошеломляюще великолепный, при шпаге, в сопровождении двух свитских, архитектора и слуг, вступил сеньор Тихо Браге.

При сем присутствовал арендатор Фюрбом, и его жена Биргит тоже была там, и их трое сыновей, и невестки. Поводом для столь многолюдного сборища, куда и сам Господин затесался, был мой братец-нетопырь, чьи голова и плечо терялись у меня в животе у самого бока, это из-за него моя мать разодрала себе все нутро, производя нас с ним на свет Божий. Когда она испустила дух, хозяин острова обратил взор на меня и сказал арендатору: «Если выживет, корми его. Я буду платить за его содержание».

На лице его, как рассказывал Якоб, выразилась жалость, впрочем, я не был ни единственным, ни даже подлинным ее объектом, ибо Сеньору совсем недавно довелось похоронить своего сына Клауса, сверх того он уже успел оплакать утрату дочери Кирстин, а еще раньше – своего первенца, так и не увидевшего света. В довершение всего, он и сам некогда (если допустимо как бы то ни было сопоставлять мое рождение с приходом в мир столь высокой особы) явился в этот мир не в одиночестве, а сопровождаемый братом-близнецом, который не выжил. Потому-то он и утверждал, будто моя участь тронула его сердце, неизменно присовокупляя, что он-де никогда не перестанет сожалеть о подобной неуместной чувствительности.

Таким образом, я был избавлен от неминуемой гибели волею Провидения и милосердием господина Браге, хотя, сказать по правде, к изголовью моей матери его поначалу привели только любопытство да склонность изображать из себя великого целителя. Он, как только туда заявился, прописал ей микстуру из спорыньи, что растет во ржи; это снадобье смахивает на смесь пива и древесной золы. Если верить Якобу, Тихо Браге впоследствии так мною гнушался именно потому, что не сумел остановить кровотечение у этой своей больной, стало быть, не простил мне, что она умерла.

Считается, что людская память не сохраняет впечатления первоначальных лет жизни. Что до меня, я бы и сегодня мог пересчитать все до единого деревья, росшие между селением и фермой Фюрбома, каменные домики с соломенными кровлями, перекладины лесенки, ведущей на мельницу, я помню каждую кожаную заплатку на мельничных крыльях, число деревянных ступеней, что вели к пристани, все пруды, каналы, округлые каменистые холмы, все выемки прибрежных утесов и то, какую бороздку оставлял в пыли след любой самой плохонькой тележки, проехавшей по острову.

Благодаря столь цепкой памяти я по части ума стал единственным в своем роде – если возможно, почти столь же неповторимой диковиной, какой являлся в смысле наружности. Память росла во мне куда быстрее, нежели все прочее. Детвора забавлялась, глядя, как я маюсь со своим братцем-нетопырем, таская его в сумке под рубахой – эта тяжесть выкручивала мне хребет. Из-за нее мой рост так и остался много ниже среднего. Меня принимали за карлика, но дураком никто не считал. Пастор прихода Святого Ибба, тот самый Якоб Лоллике с его ухмылкой, перекошенной из-за жировика, выросшего на щеке, с синими глазами, такими же, как у меня, цвета морской волны, а не прозрачной водицы, как у большинства датчан, он на меня, такого урода, смотрел как на дитя славы Господней; к тому же рождение мое пришлось на дни, когда половина жителей Земли созерцала комету: Лоллике, который мнил себя пророком, утверждал, что мне предначертана особая миссия.

Теперь-то я понимаю, в чем она состояла. Ты, возможно, тоже узнаешь об этом прежде, чем окончится мой рассказ. Но в те времена в поступках пастора, обучавшего меня латыни и защищавшего от деревенских, грозя, что, если мне причинят зло, он пожалуется Властелину, я видел не более чем простую снисходительность.

Меж тем протекло восемь лет, а Сеньор словно и думать забыл о моем существовании. На богослужения в приходе Святого Ибба я не ходил, если когда и случалось увидеть его свиту, так только издали, не разглядеть, нелады со зрением начались у меня уже тогда. Женщины Гвэна, считавшие меня плодом адских чар, при моем приближении осеняли себя крестом. Мужчины меня ненавидели, ведь я кормился из рук этого аристократа, ради которого король обрек их на изнурительные работы, посредством специального указа лишив права покидать остров. Я появился на свет в том самом году, когда вся жизнь этих поселян оказалась испорчена из-за непомерных амбиций их господина. Если я и не был прямой причиной их несчастий, то, надобно засвидетельствовать, мое бесполезное присутствие на земле являло собой следствие причуды Сеньора. Оно служило наглядным доказательством его власти, тяготевшей над этими людьми.