Читать книгу "Роза и лилия - Жеральд Мессадье"

Увлекшись грибами, она совсем позабыла про время. Ну и ладно, да и час не такой уж и поздний — к вечерней молитве еще не звонили. Матушка все равно не станет ее ругать, когда увидит, сколько она всего насобирала. Полная корзина белых! Да еще столько лисичек! «Суп будет на славу», — подумала Жанна и словно вдохнула его отдающий чесноком запах. И отчего это нельзя сажать грибы в огороде? Она вдруг вспомнила, что ей однажды ответил отец: — Грибы — они будто бродяги, нипочем не могут расти в огороде. Грибы рождаются абы как, словно дети матросов.

Оставалось тайной, отчего это дети матросов рождаются абы как. Но ведь отец ее сам был когда-то матросом, значит, ему виднее.

Она снова бросила взгляд на корзину и улыбнулась. Белые всякий раз напоминали ей Гийеметту, жену кузнеца, а лисички — маленьких девочек. Она представила себе сценку, которую разыграет перед младшим братиком Дени, расставив три лисички вокруг белого гриба.

Петляя по ведущей в долину тропинке, она невольно отыскала глазами свой дом и облизнула с губ остатки сорванной по пути ежевики. Жанна сделала еще несколько шагов и вдруг сдвинула брови: как это так, из трубы не валит дым? Она ускорила шаг и не на шутку разволновалась: отчего это хлебный ларь валяется посреди дороги? Это был именно их ларь, она бы и издалека не спутала ни с каким другим. И почему он перевернут?

До дома оставалось не более десяти шагов, и она позвала:

— Матушка? Матушка?

Ответом ей были лишь сердитые крики соек. Жанна ступила на порог. В глаза ей бросились чьи-то раздвинутые ноги на полу, а в нос ударил резкий запах крови.

— Отец!

Она выронила корзинку и закричала что есть мочи. Рана на горле. Рот, отверстый в последнем мучительном вопле. Закатившиеся глаза. Связанные за спиной руки.

Жанна не узнала сиплого звука, вырвавшегося из ее горла.

— Матушка?

Вот и она, голова в очаге, на еще теплом пепле, рядом с перевернутым пустым котлом.

— Мамочка…

У нее тоже горло черное от запекшейся крови. Но глаза закрыты.

— Дени?

Жанна разрыдалась. Зашлась в безумном крике. Мир бешено завертелся вокруг, и она провалилась в ужасную кровавую темноту.

Придя в себя, она узнала балки под крышей их дома и удивилась. Разве она не умерла? А может, покойники тоже видят?

Наполнявший дом запах привел ее в чувство. Она присела на каменные плиты пола, обернулась и снова увидела мать, уткнувшуюся головой в очаг. Сделав над собой усилие, Жанна поднялась и оттащила ее. Волосы на затылке сгорели.

Она принялась бродить по дому. Где же отцовская одежда? Исчезла. Ну и хлеб, конечно, ларь-то ведь пустой. И полкуска масла. Яблочное варенье. Все вино и сидр. Бандиты, даже суп без остатка съели! Она хотела было глотнуть воды из кувшина, но ее чуть не стошнило. Жанна вышла наружу и закричала:

— Дени!

Она оглянулась вокруг, надеясь увидеть брата, приближающегося своей обычной неспешной походкой. Он ведь тоже мог пойти погулять, чтобы вернуться к ужину… Куда они увели его? А может, убили не в доме?

Кустарник вдали задрожал. Жанну охватил ужас, и она бросилась в дом за огромным кухонным ножом. Нож куда-то запропастился, и ей пришла мысль забраться на балки под потолком. Необычный звук заставил ее замереть. Нет. Это был крик осла.

— Донки!

Жанна на цыпочках подошла к двери.

— Донки!

Ослик понурил голову. Он был один, со своими вечными корзинами.

Донки — так прозвал его человек с перерезанным горлом.

Жанна бросилась к пришельцу и, едва живая, повисла у него на шее. Потом уткнулась в землю у ног осла. Слезы душили ее, она икала и всхлипывала. Горе-то какое! Он все понял и смотрел на девочку добрыми и грустными глазами. Она проплакала всю ночь, изредка прерываясь. Жизни не жалко, лишь бы только еще раз услышать их голоса. Висельники, перерезали горло. Этот проклятый нож отрезал ее от прошлого. И от будущего. И от самой себя, смутно думалось ей.

Раздавленная бедой, она провела эту ночь словно в небытии, погрузившись в какое-то животное оцепенение, которое помогло ей укрыться от невыносимой действительности. На рассвете она, отупевшая, обнаружила, что так и лежит у ног ослика, всю ночь простоявшего без движения и сейчас вдруг издавшего резкий крик. Жанна подняла глаза и вопросительно взглянула на него. Что он мог рассказать? Как вовремя унес ноги? Неподалеку она заметила лису, очевидно привлеченную запахом крови.

Внезапно ее молнией поразила мысль: что делать с мертвыми? У нее нет даже заступа, чтобы вырыть могилу, да и откуда взять силы? Надо спросить отца Годфруа. Жанна закрыла дверь и взобралась на осла. По дороге она решила, что лучше отправиться за помощью в деревню.

В Ла-Кудрэ царило такое возбуждение, что на девчушку никто даже не взглянул. Жанна прислушалась к разговорам, и ее снова охватил ужас. На рассвете фермер Жанен отправился за кюре, чтобы привести его к умирающему отцу. Колоколенка церкви виднелась в трети лье от деревни. У самого алтаря Жанен нашел священника с перерезанным горлом. В храме царил разгром, крест и серебряная дароносица пропали, повсюду виднелись следы испражнений. Более того, в домишке, служившем кюре жильем, обнаружилась с перерезанным горлом и Маринетта, «матушка», как ее здесь называли. И тут все было перевернуто вверх дном.

Жанна пошатнулась. Годфруа, тот самый, который научил ее читать по-латыни Pater Noster и Ave Maria.

Вокруг раздавались крики:

— Это собаки-англичане! Они еще шатаются по лесам! Волки!

Толпа взревела.

Англичан вовсе не всегда звали «собаками». У отца самой Жанны, да и у многих других жителей Ла-Кудрэ и окрестных деревень текла в жилах их кровь!

Но вот три луны назад появились их вояки, только-только прибывшие из той Британии, что за Проливом, Великой Британии, как повелось говорить. И крестьяне возроптали, как всегда, когда им на шею садится чужая солдатня.

Эти светловолосые и рыжие парни пришли из Руана, чтобы выручить свои крепости на западе, которым стали угрожать французы. Они двигались отрядами, требуя в деревнях вина и мяса, угрожая мужчинам и насилуя женщин. Они не говорили, а лаяли на каком-то тарабарском языке, смахивавшем на валлийский или нижнесаксонский. Попробуй не услужить им вовремя — они шли прямиком в курятник или хлев и хватали что приглянется, чтобы зажарить во время разнузданной пирушки.

Люди жаловались их командирам. Переждав два-три дня, солдаты возвращались и мстили.

Тогда их стали звать «собаками».