Читать книгу "Девственники в хаки - Лесли Томас"

В пять тридцать утра в окно караульного помещения проникло уже достаточно света, чтобы Бригг смог разглядеть свои башмаки. Башмаки были там, где он оставил их вчера – у него на ногах. Бригг лежал на койке, и торчащие вверх мыски башмаков напоминали два накренившихся друг к другу надгробия. Ноги в башмаках взмокли, но за ночь пот остыл и неприятно холодил кожу. Бригг зябко пошевелил пальцами.

– Терпеть не могу холодной обуви, – пожаловался он второму караульному Таскеру, который, присев у дренажной канавы, тайком курил в кулак. – Чувствуешь себя так, словно ты уже умер!

С этими словами Бригг скатился с койки и направился к дверям.

– Так согрейся, – предложил Таскер. – Сгоняй на кухню за чайком.

– Я как раз собирался. – Бригг подхватил ведро и вышел.

Снаружи было полутемно. В этот час в деревне просыпались собаки и, вторя петухам, будили крестьян, заставляя их очнуться от снов и ночных кошмаров. Силуэты двух высоких пальм над казармой, ясно видимые на фоне светлеющего неба, напоминали мохнатых пауков, насаженных на вязальные спицы. Сверчки стихли, да и жабы в пруду орали уже не с прежним надрывом.

Приближался день.

Перед самым рассветом снова прошел дождь, и вода все еще оставалась на поверхности земли, ожидая, пока ее выжжет жаркое солнце.

Проходя по дороге, Бригг слегка наподдал носком ботинка звякнувшее ведро. Отчасти он сделал это просто так, отчасти (как он сам объяснил себе) ради часового-гуркхи[1], стоявшего у ворот кухонного блока. Говорили, что этот парень не колеблясь выхватывает свой кривой кукри, если кто-то бесшумно приближается к посту перед рассветом. А ребята в казарме утверждали: раз кукри покинул ножны, он обязательно должен напиться крови. Для гуркхов это был вопрос чести.

«Стоит как следует подумать, – рассудил про себя Бригг, – как сразу начинаешь понимать: есть в этом что-то от здорового армейского безумия». В самом деле, кому могло прийти в голову держать у ворот кухни в Сингапуре целого гуркху – да еще такого, у которого руки чешутся пустить в ход оружие? Что он здесь делает, в конце концов? Может, он должен помешать партизанам украсть компот или отравить мясной фарш?

«Кстати, что такое "целый" гуркха?» – спросил Бригг самого себя. На его взгляд, ни один из них не был достаточно рослым, чтобы сойти за целого. Просто маленькие человечки, коричневые и довольно добродушные на вид. Ходил, правда, слух, будто однажды гуркхи изрубили захваченного в джунглях партизана на кусочки размером не больше бульонных кубиков, но в это никто не верил, пока в один прекрасный день целая компания маленьких стрелков не устроила здесь, в Пенглине, настоящую оргию. Кажется, это был гуркхский Новый год, или Рождество, или что-то в этом роде. Без малого две сотни гуркхов просидели в своем обеденном зале три дня, пока совсем не выбились из сил. Сначала они плясали (никаких женщин, разумеется), а потом принялись рубить своими кукри головы животным. Кое-кто из парней смотрел на это через изгородь и фотографировал на память. Лонтри даже посчастливилось запечатлеть взлетевшую высоко в воздух голову козла, которую один из гуркхов отсек своим ножом. Голова летела, а туловище продолжало стоять как ни в чем не бывало еще секунд двадцать, и только потом повалилось в пыль.

В тени у ворот кухонного блока Бригг разглядел неровную крышу хижины, в которой жили гуркхи. Из дверей вышел маленький коричневый солдат, и Бригг поспешно сказал:

– Все в порядке, бонго. Свои. Я за чаем… – И он зашагал еще медленнее, шаркая ногами по земле. – О'кей?…

На мгновение он с беспокойством задумался, не совершил ли он ошибки, назвав гуркху «бонго». Правда, Дрисколл всегда их так называл, но ведь он же не Дрисколл!

Гуркха не ответил, но поднял шест-шлагбаум, перегораживавший вход во двор, и Бригг не торопясь прошел мимо, продолжая наподдавать ведро рантом ботинка. Теперь ему хотелось убедить себя, что делает он это не из-за каких-то туземных солдат, а просто потому что ему так хочется.

У титана с чаем суетился приписанный к кухне проныра-рядовой. Клубы горячего пара плотной стеной поднимались над котлом, а солдат летал вокруг со своим длинным черпаком, как ведьма на помеле, шипел, бранился, обильно потел под мышками, не забывая при этом помешивать свое варево. Пар совершенно скрывал его лицо, однако когда он на секунду отвлекся, Бригг увидел перед собой человека который, наверное, никогда не мылся.

Заметив Бригга, рядовой улыбнулся задумчивой и печальной улыбкой армейского кашевара, точно знающего, что в супе плавает дохлая крыса, и протянул руку. Не говоря ни слова Бригг отдал ему посуду, и солдат проворно наполнил ведро горячим крепким чаем. Подхватив свою ношу, Бригг пошел обратно.

Неторопливый рассвет постепенно набирал силу, он затопил уже почти все небо. В поросшем травой овраге, тянувшемся вдоль дороги, еще белели застрявшие там клочья тумана. Над оврагом висел ажурный мостик, ведущий на другую сторону, где находились штаб, канцелярия и другие постройки.

В самом начале дороги, по которой шагал Бригг, виднелись крошечные холмики. Это были крыши китайской деревни. Теперь между домами мелькали немногочисленные огни. Справа темнели джунгли, все еще неясно различимые в бледнеющих сумерках, однако Бригг сумел разглядеть собрата-часового – одного из тех, кто всю ночь охранял водохранилище и трубу водовода; тот медленно брел в направлении кухни с таким же, как у Бригга, ведром в руке.

Рядовой Бригг был мало похож на солдата. То же самое, впрочем, можно было сказать и обо всех его товарищах. Его форменные брюки неряшливо пузырились над гетрами, отчего ноги Бригга напоминали стручки с единственной горошиной, а вздумайся ему пересчитать себе ребра, он без труда справился бы с этой задачей, даже не снимая мундира. Мундир – как и брюки – был зеленым, но другого оттенка. Черный берет свисал на правую сторону, как ухо спаниеля с единственным репьем кокарды.

Когда-то, тысячу лет назад, – еще в доброй старой Англии, – Бриггу иногда казалось, что молодые женщины поглядывают на него с интересом, но он не мог сказать, оттого ли это, что он был высок ростом и имел голодный вид, или же он им действительно нравился. Пожалуй, тут было понемногу и того, и другого. Как-то на гарнизонных танцульках одна разбитная, веселая девица сказала ему, что у него красивые, глубокие глаза. Бригг любил время от времени вспоминать об этом, однако в тот вечер красота глаз ничем ему не помогла: девица ушла с танцев в обществе разжиревшего писаря из полковой канцелярии.