Читать книгу "Необычайный крестовый поход влюбленного кастрата, или Как лилия в шипах - Фернандо Аррабаль"

Заступив на место, я почувствовал себя счастливым, как лягушка в кувшинке под парусом! Корпус был в моем полном распоряжении, славный, радующий глаз, вместительный, хоть местами и тесноватый для волков с овцами. Виной этому уплотнению были автострада и крепостная стена, окружавшая здание как Энгрова скрипка. Только неизлечимые-ретрограды, неспособные заткнуть уши ватой, жаловались на оглушительный шум, царивший в этой тихой гавани. Жалобы же на преступления исходили лишь от правительства и полиции, сборища ничтожеств, разъезжающих на пятом колесе телеги. Что за страна неумех и неудачников, без огонька и без закона!

Я понял, что должен вернуть этой помойной яме, в которую превратилось общество, идеал, отмеченный топологией, эрудицией и судорогами любви.

Я занимал в Корпусе должность главного, а также единственного врача, по той простой причине, что других не имелось в наличии, поскольку все было позади, кроме хвоста. Коллеги завидовали мне с почтительного расстояния, что еще больней. Они отлично знали, что я решу все медицинские проблемы века с присущим мне тактом и чутьем простуженного спаниеля. Моим девизом всегда было: «Самая срочная задача – отсрочить конец квартала». У меня уйма подобного рода лозунгов, столь проникновенных, что я не только блистал скромностью, но и колол глаза своей простотой, как посредством шприца, так и без него.

Сесилия, небосвод мой златокудрый, знала, что я буду верен ей во веки веков, хоть в бушующей буре, хоть в пекле огня, столь же жаркого, как и тот, что пылал во мне. Моя непредумышленная кастрация не мешала мне добиваться в любви поразительных успехов. Сногсшибательных и ошеломляющих до такой степени, что я запросто мог бы при случае предаться адюльтеру как последний стрекозел и вертопрах. Я подозревал, что эти жизнерадостные и целомудренные игрища имели бы еще более внушительный вид, будь участниками их красот только подобные мне импотенты – действительно, и домашний суп приедается, если есть его с утра до вечера.

А полиция пусть и не мечтает, чтобы в середине второй главы моего романа я обмолвился о ее обвинениях – ведь стены имеют уши! Если в Корпусе умирали, естественно, что там также и убивали. Я был сыт по маковку всеми этими инсинуациями, грубыми и неделикатными, как приветственный клич клики каракатиц в глубинах далеких морей.

Тео никогда не дошел бы до подобных крайностей, если бы столько не выстрадал, а между тем он в жизни не читал о муках Дамьена{2}. Он был прост и категоричен, как ночной столик, и поэтому любил ласкать свою грудь, отдыхая. И Сесилия, медвяная роса ликования моего, тоже, когда почивала от трудов, любила ласкать грудь Тео, не отдавая концов.

Из чистой ревности пара-тройка пациентов, поступив в Корпус, заявили, что не позволят себя доконать такому смертикулу (sic), как я, в подобном вертепе; лучше умереть, говорили они. Сколько людей завидовали мне черной завистью и зеленели от злобы. О, если бы родители научили меня санскриту, когда мне было пятнадцать лет, я мог бы узнать мнение белого коня Генриха IV и какое изумительное интервью опубликовал бы на горе моим коллегам!