Читать книгу "Райское место - Марина Туманова"

Письмо я получил в понедельник.

Ровно через час после того, как отказался от заказанного столика в замечательном итальянском ресторане и пошел домой пешком, один, голодный и далеко не в лучшем настроении. А все из-за Энни! Во-первых, вместо того, чтоб промурлыкать в телефонную трубку «О дорогой, какой сюрприз! Я обожаю итальянскую кухню, сейчас подъеду!», она визгливо сообщила, что ужасно занята в студии и собирается пробыть там до поздней ночи. А во-вторых, из-за сюрприза, оказавшегося ненужным, я протянул время и потерял шанс напроситься в гости к кому-то из друзей. Остался без компании на вечерок — и тот сейчас же превратился в длинный нудный вечер. Сидеть в ресторане с кислой мордой, как памятник всем оскорбленным мужчинам? Или задергаться улыбчивым червяком, вдруг какая-то рыбка клюнет? Спасибо, меня от таких блюд тошнит. И сочувствие таксиста мне ни к чему.

Я топал домой и злился на Энни. Раз мы считаемся влюбленными (как мне твердят все знакомые), я имею право на то, чтобы мое общество предпочитали рабочим авралам. Или хоть предупреждали об авралах вовремя.

Ужинать в одиночестве я ненавижу. Когда сижу за столом, обложившись карандашами и исчерканными листами бумаги, собеседники мне ни к чему, но, если вместо карандаша я вынужден взяться за вилку, язык чешется от желания поговорить. Необходимость молча жевать навевает хандру — следствие бесправного детства, когда мои родители в качестве наказания отправляли меня с тарелкой в мою комнату. Прошло двадцать лет, а я никак не могу отделаться от чувства вины и обиды каждый раз, когда ужинаю один.

В университете эта проблема решилась очень быстро: в первый день занятий я познакомился с Джейком Риденсом. Он опоздал к началу приветственной речи ректора, а я сидел в последнем ряду — и только собрался переложить сумку с книгами с колен на свободное кресло слева, как туда плюхнулся потрясающий парень. Красно-зеленая клетчатая рубашка с одной стороны свисала поверх джинсов, растрепанные черные волосы торчали во все стороны, а брился он не позднее чем позавчера. Когда я опустил глаза, увидел, что шнурки на его кроссовках развязаны. Зажимы с их концов давно исчезли, и разлохмаченные нитки торчали миниатюрными щетками. Парень проследил за моим взглядом и улыбнулся. «Эти белые черви могут убить, — прошептал он, — но есть способ их нейтрализовать. Если бежать очень быстро, они летят, а не ползут, и тогда не наступишь». Я онемел на четверть минуты, но он ответа не ждал. Забросил ногу на ногу, положил на колено красную пластиковую папку, а поверх нее — лист бумаги, подмигнул мне и стал писать. Ручка у него была самая дешевая, еще и обмотанная посередине синей изолентой. Колпачок был изгрызен — едва я это заметил, парень сунул его в рот и хорошенько прикусил. Посидел так пару секунд, тихо ухнул и быстро написал еще три предложения. Он выглядел абсолютно чокнутым и мне понравился.

Я еще раз посмотрел на его шнурки и сказал:

— Это не белые, а черно-серые черви.

Парень оторвался от своей писанины, карие глаза блеснули смехом.

— Точно, — прошипел он. — Мутация. Ну и черт с ними. Нет, подожди…

Он перевернул лист и стал писать на обратной стороне, чуть слышно похихикивая. Я ждал. Парень получал удовольствие от того, что делал; улыбаясь, как идиот, сбежавший от санитаров, он согнулся, дважды отгреб пятерней волосы со лба с такой силой, что я удивился, как ему удалось не вырвать клок, и один раз крепко почесал макушку. Ручка скользила по бумаге, как хорошая фигуристка по льду.

— Читай, — потребовал он, исписав пол-листа. Почерк у него был неразборчивый (позже я узнал, что Джейк часто сам не понимает того, что написал), но основную идею я уловил. Гигантские белые черви обитали на какой-то планете с нечитаемым названием и в результате пронесшегося над планетой пылевого облака изменили цвет, а вследствие этого изменились их сексуальные пристрастия.

— Они у тебя двуполые? — спросил я. Парень улыбнулся.

— Лучше пусть будут трехполые, — и с ходу сделал пометку на краю листа, больно вдавливая ручку мне в колено. В одном месте бумага прорвалась, и на моих светлых брюках появилась синяя чернильная загогулина. Он этого не заметил, продолжая восторженно шептать: — Тогда можно будет такое развернуть! Роман получится отпадный. Как тебя зовут?

— Уолтер Хиллбери.

— Ага! — мое имя появилось рядом со словом «трех-полые». — Я так назову главного героя. Будешь потом книгу своим детям показывать и гордиться. Ты на какой факультет поступил?

— Английский язык.

Мой собеседник вскинул голову, как пес, почуявший мясо.

— А основной курс?

— Писательское творчество.

— Bay! — от его вопля к нам повернулся весь зал, но неряху это не смутило. Больше смутился ректор, который стал говорить погромче, а мой уникальный сосед застучал меня по колену концом ручки (повезло, что тупым: сам он совершенно не обращал внимания на такие мелочи) и зашептал:

— С сегодняшнего дня я тоже там учусь. Как это я тебя на вступительных проморгал? Слушай, Уолт, если ты тоже прославишься, героя с твоим именем не будут правильно воспринимать, так что скажи мне лучше другое имя, ну, брата твоего или дружка. Вообще, какое хочешь.

— Оливер Стоун, — наобум ляпнул я.

— Не годится. Ну и черт с ним! — он снова перевернул лист и стал писать. Спасибо, на собственном колене, а не на моем. Минута покоя — и левая рука еще раз поднялась, почесала макушку, а на обратном пути коснулась моего плеча.

— Я Джейк Риденс, — сообщил сосед. — Не пугайся, пожалуйста, я не чокнутый. Мне просто всегда хочется сочинять, и сегодня, как только глаза открыл, вдохновение налетело. Я кое-что набросал, глянул на часы — и чуть из трусов не выскочил. Не выскочить-то не выскочил, а вот во все остальное вскакивал кое-как.

— Но если бы не застегивал пуговицы, написал бы еще пару строчек.

Он посмотрел на меня с веселым удивлением.

— Точно! Ты первый, кто меня правильно понял. С меня гамбургер. Пиво любишь?

Моего ответа он не услышал: зал дружно зааплодировал ректору. Поэтому мы продолжили разговор на первой лекции и к ее окончанию выяснили, что оба любим пиво, мечтаем стать знаменитыми писателями, являемся единственными детьми любящих родителей и не способны остаться равнодушными к худеньким улыбчивым девчонкам, хотя совершенно равнодушны к спорту во всех его проявлениях. Бифштекс, пожалуйста, среднепрожаренный, кока-кола вкуснее, чем пепси, Сэлинджер был гением, Харлан Эллисон — еще гениальнее, а старичок Шекспир, ясное дело, вне конкурса вместе с Голдингом и Рэем Брэдбери. Кэрол Оукс лично мне нравится больше Юдоры Уэлти, но вообще единственная гениальная женщина-писательница — это Ширли Джексон. А если бы я взялся писать сценарии для «Звездного пути», этот сериал сейчас процветал бы, в два счета переплюнув «Звездные войны». Что еще? Кроссовки — только «Рибок», в школе учительница математики была полной дурой, а залитый водой пол в ванной — ничего страшного, лишь бы там не было хлопьев пены, пена — это действительно противно.