Читать книгу "Пилот особого назначения - Клим Жуков"

Начало декабря 2621 г.

Средние широты

Планета Махаон, система Асклепий,

Синапский пояс

Настало утро, в темном океане вечера канул день, прошла ночь, и вновь настало утро.

Серое небо в одеяле туч. А под ним густая, беспросветная тайга укрыта ранним снегом, выбелившим стволы махаонских кедров, так что пейзаж от горизонта до горизонта был бело-зеленым при полном преобладании белого.

Среди колючего мороза, под снежным пологом шли два человека. Шли самым надежным, палеолитическим способом — на лыжах, будто и не XXVII век на дворе. Впрочем, древняя тайга умело срывала легкий флер цивилизации — дай только волю.

Волю дали. Вынужденно. Оба шли через тайгу уже третий день.

— Ну и зачем ты меня сюда приволок? — спросил первый, видимо, далеко не первый раз, так как его спутник счел вопрос риторическим и не стал отвечать.

Прошло время, минут пять.

— Ну и зачем, твою мать, ты меня сюда приволок?! Холодно, снег, сколько тащиться, вообще не ясно!

— Точно, — пробасил второй. — И зачем, мою мать, я тебя приволок? Надо было бросить на Шварцвальде. Добить и бросить.

— Добить?! Вот скотина!

— Чисто из жалости. Не чужой все-таки человек.

— Неблагодарная скотина, — констатировал первый.

— Зануда, — не остался в долгу второй и добавил: — Кстати, насчет «добить» — это мне запросто, имей в виду. Ты достал уже своим нытьем, серьезно!

Первый был худ, худ болезненно, чего не могла скрыть даже теплая парка, которая болталась на нем, словно на вешалке. Лицо аккуратно выбритое, породистое. О росте судить трудно, так как рядом с товарищем он казался сущим пацаненком.

Тот более всего напоминал медведя, натурального таежного хозяина, которому Бог по недосмотру выделил человеческое обличье, а силищу и повадки оставил зверские. Высокий, но не чрезмерно, зато ширина плеч и корпулентность такие, что «легче перепрыгнуть, чем обойти». Движения при этом легкие, стремительные, будто и в самом деле медведь, обходящий свою делянку.

Первый двигался позади второго, неумело, неловко, постоянно спотыкаясь и проваливаясь в снег чуть не по пояс.

Темнело.

Товарищи изрядно углубились в тайгу против того места, где их впервые застало наше внимание.

— Черт знает что! Какой-то кровавый ад, а не местность! Такая облачность… днем без солнца, скоро ночь, так и луны, я чую, не будет… как здешний спутник называется? Эфиальт?

Здоровяк поглядел на небо, едва видневшееся меж переплетенных высоких крон.

— Эфиальт, — подтвердил он (будто там, на небе, была написана шпаргалка).

— Как ты вообще здесь ориентируешься? Мы не могли заплутать?

— Не могли, — отрезал здоровяк и почесал короткую бороду лопатой — черную в редкой россыпи серебра.

— У тебя же ни карты, ничего…

— Заткнись. Я здесь на учениях каждый миллиметр брюхом проутюжил!

— Так это когда было!

Второй остановился и снова почесал бороду.

— Когда… Шестнадцать лет назад… Ну и что? — Он обернулся.

Его спутник, едва не налетев на нежданную преграду, неловко выругался и тоже встал.

— А то, что если ты так хорошо все помнишь, можно было посадить яхту поближе к месту — сейчас бы не перлись через лес этот гребаный уже третьи сутки!

— Куда? Куда ты предлагаешь сажать яхту?! На деревья? — Второй сгреб рукавицей половину от тридцати двух окрестных румбов. Потом он усмехнулся, и глаза под капюшоном заискрили озорным огнем. — А Махаонский истребительный так по-прежнему мышей и не ловит! Это ж надо! Проворонили яхту! Яхту! Не удивлюсь, если у них там за главного все еще старый раздолбай Мамбулатов. И все так же кап-три, ха-ха! Отдышался? Ну пошли тогда, если отдышался.

Еще через полчаса первый потребовал привала.

— Рана болит? — поинтересовался здоровяк с участием и даже, пожалуй, нежностью, столь неожиданной при таком-то обличье.

— Болит, — пожаловался первый. — Спасибо тебе, конечно, но заштопал ты меня очень на троечку.

— Ну извини! — Медведь едва заметно пожал плечами, не прекращая переставлять короткие лыжи. — Это ты у нас медицина, а я — мясник. Меня анатомии учили, но для совсем иных целей, нежели тебя.

— И тем не менее…

Что именно «тем не менее», первый не знал, поэтому молча скрипел лыжами о снег секунд сто двадцать.

— И тем не менее я сейчас сдохну. Рана болит… как из пулемета!

Он собирался указать на то, что управиться с хирургическим аппаратом и медкапсулой на борту яхты мог бы даже фельдшер-олигофрен, но вовремя вспомнил, что его товарищ вовсе не олигофрен и совсем не фельдшер. Поэтому принялся давить на жалость.

— Эк заговорил! — восхитился здоровяк. — А было время, выражался будто на балу: ах извольте, да пожалуйста, мерси.

— Обстановочка располагает.

— Именно что «обстановочка»! Черта с два ты устал — это тайга так действует. Пейзаж не меняется и давит на психику. Тебе ли не знать, медицина!

— Привальчик бы, — заныла «медицина».

— Хрен тебе! — Здоровяк был непреклонен. — По моим расчетам, через полчаса-час будем на месте — вот там и отдохнешь.

Прошло полчаса. А потом еще полчаса. И еще.

Махаон повернул упитанный, на зависть соседям, землеподобный бок, по которому шли два товарища, так, что Асклепий, местное солнце, оказался по другую сторону. Мощный слой обложной облачности украл зрелище заката, и для субъективного наблюдателя просто сработал Главный Реостат Планеты — наступила ночь.

В маленьком отряде назревал бунт. «Медицина» сипела, поглядывала на часы, изобретая формулировки поубийственнее, когда здоровяк внезапно остановился, поворочал башкой и сказал:

— Здесь!

«Здесь» для человека свежего ничем не отличалось от «там». От тысячекратного «там» среди величественного однообразия деревьев, сугробов, буреломов и прочей русской зимней сказки.

— Ых-х-х… — выдохнул доктор. — Где… здесь?

— Здесь, здесь. — Чернобородый ловко подкатил к седому от древности кедру и дружески погладил двухобхватный ствол. — Этот парень стоит здесь уже лет пятьсот, и еще три раза по столько простоит.

Он поднял лицо к черному небу и произнес длинную фразу по-испански. После чего скинул лыжи, рюкзак, карабин и вооружился саперной лопаткой.