Читать книгу "Холодное пламя Эригона - Андрей Ливадный"

…Облака, протянувшиеся на половину видимого небосклона, казались оперением фантастической птицы, раскинувшей крылья в ослепительно-фиолетовой глубине безвременья.

Смесь мыслей, чувств и ощущений давила своей чуждостью.

Не существовало запахов, но предзакатные сумерки брызгали сочными красками леденящего света: лучи скатывающегося за горизонт светила, жгучие, зарождающие в небе сполохи полярного сияния, пробивались сквозь разлапистые кроны деревьев, голубоватый свет неба косыми столбами резал чернильные тени, лучи, как клинки, вонзались в бурый, мягкий, пружинистый перегной отмерших листьев, на котором не росла трава, лишь редкие, похожие на клубки колючей проволоки кустарники нежились в ослепительном, неживом сиянии.

Чуждый мир, чуждые мысли, но фон непреходящей тоски порождал внезапные ассоциации…

Зачем я здесь?

Под мертвенным небом, среди безвременья, ощущений холода, нестерпимости света?

Ночь приходила минутным облегчением. Ослепительные краски неба меркли с невероятной скоростью, реальность погружалась в спасительный мрак, но ненадолго.

Луна вставала в половину небосвода и, не предвещая ничего доброго, под ее призрачным, оранжевым светом зарождались сгустки напряженных нитевидных разрядов, сплетающиеся в потрескивающие клубки.

Покидая дневные убежища, они медленно выдавливались из-под похожих на исполинские, понурые лопухи листьев, и начинали свой путь: сначала к опушке, потом, покружив над бесплодной, потрескавшейся от жара равниной, они, уловив токи горячего, все еще струящегося маревом миражей воздуха, начинали смертельный ночной полет, из которого вернется даже не каждый второй, а гораздо меньше.

В свете газового гиганта нитевидные энергетические образования казались крошечными беспомощными светлячками, движущимися по воле ветра навстречу угасающим сполохам полярного сияния.

В мрачном, налившемся чернотой небе снова начали проступать крылья фантастической птицы, поменявшей лиловое оперение на оранжевое.

…Она остро, почти неприязненно ощущала себя частью данного мира, и в тоже время на втором плане рассудка, за неистовым стремлением подняться ввысь, сквозила ледяным холодом чисто человеческая мысль: какого фрайга я тут делаю?…

Времени мало. От заката горячечного фиолетового светила до восхода ослепительно-белого всесжигающего карлика, за которым тянется шлейф раскаленной плазмы, всего два часа. За это время море волнующихся под порывами ветра растений успеет свернуться, листья втянутся в «чехлы» полых ветвей, и укрытия уже не найдешь, внизу под изменчивыми небесами восход магниево-белой звезды встретит мертвый, ничего не ждущий, притихший мир.

Оплот.

Последнее укрытие. Отсюда либо начнется все, либо тут все окончательно завершится.

Ее… или его беда заключалась в том, что среди стремящихся навстречу пухлому оранжево-медному сиянию газового гиганта сгустков наэлектризованного света больше не было осознающих себя созданий. Остальным просто: им нет разницы, жить или умереть, вернуться к сроку или быть разрушенными. И только она… или все-таки он?… не важно, — осознавали себя, понимая, что все здесь чуждо, непонятно, бессмысленно.

Ах, как хотелось все переиначить. Видение прошлого, отражающее будущее, или, быть может настоящее, — губительный, не имеющий объяснения сбой темпорального потока, в котором приходилось существовать… Хорошо если восприятие субъективно, тогда еще можно выпутаться, сохранить в рассудке хотя бы надежду на то, что рано или поздно отыщется источник сбоя, некий стартовый алогизм, от которого и пошла губительная цепочка субъективно-неправильных выводов.

И сразу, будто ледяной душ (а откуда тут взяться воде?) мысль: а если происходящее объективно, что тогда? Останется принять его как данность? Покориться судьбе? Не искать объяснений?

Мысли свободны лишь до определенного момента.

На тщетные попытки понять окружающее отводится слишком мало времени. Крылья оранжевой птицы вдруг теряют очертания, по ним порывами бежит рябь искажений, и вот уже порванные неистовым ветром завитки рыжего тумана беспомощно и безвозвратно растворяются средь плотного мрака.

На угольно-черном небе не отыщешь звезд, лишь иногда сквозь вуаль планетарной туманности по воле случая блеснет холодная искорка, как отблеск утерянного величия, понимания Вселенной, былого торжества разума над пространством и временем.

Когда и где могли существовать подобные мысли, осознаваемые сейчас как далекие, чужие воспоминания? Где же то могучее, несомненно разумное, познавшее тайны Вселенной существо, которому по праву принадлежат обрывочные мыслеобразы?

Его нет. Оно не тут. Возможно, уже погибло или еще не появилось на свет?

Ответа не дождешься. Ни от себя, ни от окружающих энергетических сгустков, постепенно расправляющих нити для решающего рывка через чернь стратосферы. В последние секунды осознанного, управляемого мыслью бытия, удается сохранить только надежду на то, что придет время и все разрешиться. Спадет пелена глухого неведения.

Впереди появляется нечто новое и в тоже время давно знакомое, приевшееся, проклятое.

Холодный блеск металлоконструкций. Обращенные к планете сегменты орбитальных сооружений внезапно начинают двигаться, они трансформируются, вращаются вокруг незримых осей, открывают треугольные провалы, откуда в космос выталкивает веретенообразные, покрытые чешуйчатой, уложенной внахлест броней, малые корабли, вооруженные десятками боевых подсистем.

Сгустки холодного света разворачиваются, превращаясь в огромные по площади, но тонкие, словно волос, плетения энергетических нитей.

Их сложно поразить сфокусированным оружием, и лишь плазменный разряд, да широкая апертура электромагнитного, генерированного расширяющимся конусом, поля, способны нанести четверть-сущностям серьезный урон.

Слово какое-то странное, и одновременно, злое, неправильное «четверть-сущность».

Не должно так быть. Если сущность, — то пусть бы полная, что же нормального выйдет из одной четверти? Как нечто подобное вообще может существовать?

Оказывается, может, еще как может.

Сознание меркнет. Оно становится рыхлым, обрывочным, но усилие воли — как дико не хочется его предпринимать, но надо, каждый раз надо, все больше и дольше, хотя бы на секунду или две, чтобы понимать зачем, почему все это?

Опыт. Ужасный опыт тысячекратных смертей, пока еще бессмысленных, но, несомненно, нужных — нужных тогда, когда будет найден смысл происходящего. Ну а пока единственная возможность к пониманию, — это терпеливое накопление данных, уничтожающая рассудок статистика собственных побед и поражений.