Читать книгу "Третья Раса - Андрей Ливадный"

Планета Дансия. 3774 год Галактического календаря…

Этой ночью над Дансией бушевала гроза.

Ветвистые молнии рвали небо. Дождь лил как из ведра.

Пастор Эммануил, приходский священник протестантской церкви, готический фасад которой выходил на центральную площадь небольшого, по меркам Дансии, городка Данвер, всегда боялся грозы. И дело было не в его излишней набожности или же необразованности — наоборот, пастор был человеком грамотным, эрудированным и слишком хорошо понимал, что шпили храма, возвышавшиеся над остальными строениями городка, служили отличной приманкой для молний. Грозы на Дансии бушевали редко, но отличались особой, прямо-таки апокалипсической силой, и от молний, рвущих хмурые, свинцовые небеса, порой не спасали даже громоотводы.

Пастору уже перевалило за семьдесят. Шаркающей походкой он подошел к узкому окошку боковой пристройки и выглянул через мутный оконный витраж на улицу.

В этот миг очередная молния ударила где-то в пригороде, на секунду высветив контуры зданий муниципалитета, чьи фасады тоже выходили на площадь. Эммануил машинально перекрестился, глядя, как проливной дождь хлещет по уличному покрытию, стилизованному под древнюю булыжную мостовую. В свете нескольких фонарей было видно, как мутные, пенистые потоки воды бегут вдоль тротуаров, с монотонным шумом падая в колодцы ливневой канализации…

Гром от сверкнувшей несколькими секундами раньше молнии громыхнул, казалось, над самой головой, разорвав мутные небеса раскатистым треском.

В этот момент пастор Эммануил и увидел тот самый огонек, который вдруг пробился сквозь хмарь дождя и начал приближаться, медленно опускаясь с небес.

В первый момент пастора взяла самая натуральная оторопь — слишком уж гнетущей, располагающей к разного рода нехорошим мыслям была окружающая обстановка, но спустя несколько секунд он с облегчением понял: ничего мистического в данном огоньке нет — сквозь монотонный шум проливного дождя пробился стрекочущий звук работающего на высоких оборотах двигателя, и очередная вспышка молнии вдруг высветила контур снижающегося над площадью большого армейского вертолета с эмблемой военно-космических сил Дансии на борту.

Пастор прильнул к полупрозрачному сегменту цветного витража, на миг забыв о грозе и своих недавних страхах.

«Да он же садится!..» — спустя несколько мгновений с изумлением и шевельнувшимся в душе нехорошим предчувствием понял Эммануил.

Действительно, вертолет натужно месил дождливый сумрак своими огромными лопастями, опускаясь на центральную площадь, прямо перед церковью, а его прожектора казались глядящими сквозь муть дождя огненными глазами какого-то мифического животного.

Вопрос о том, зачем, к кому прибыл военно-транспортный вертолет, пастор не успел задать самому себе — все разрешилось слишком быстро: опорные шасси коснулись земли, в борту камуфлированной машины открылся люк, и оттуда, взметнув брызги, на покрытую лужами мостовую спрыгнул офицер в форме ВКС Дансии. Согнувшись под проливным дождем, по-прежнему хлеставшим по площади, он бегом пересек отделявшие его от церковной ограды метры, и недоумевающий, более того, напуганный пастор внезапно вздрогнул, услышав гулкие удары кованого кольца во входную дверь.

Нельзя сказать, чтобы ноги святого отца немного не дрожали, когда он шел через пустое сумеречное помещение храма ко входу.

Предусмотрительно оставив цепочку накинутой, он чуть приоткрыл правый створ высоких сводчатых дверей.

Офицер, который прятался от дождя под козырьком, молча вынул из рукава скатанную в трубочку бумагу и протянул ее пастору.

Пока Эммануил разворачивал листок из плотной пластбумаги и бегал глазами по строкам сопроводительного письма, два гроба, запаянных в цинк, выгрузили из вертолета на площади перед церковью.

Дождь барабанил по ним с глухим неприятным металлическим стуком…

Пастор поднял внезапно покрасневшие глаза на офицера, который сумрачно топтался на крыльце, наблюдая за процедурой разгрузки, а затем, словно опомнившись, торопливо скинул цепочку, выдернул шпингалеты и толкнул тяжелые двери, распахивая их наружу, под дождь.

Четверо космических пехотинцев, попарно спрыгнувших на землю, молча подняли гробы и понесли их по дорожке к сумрачному входу в пустой храм.

Пастор стоял в дверях, бестолково комкая в руках листок сопроводительного письма. Порыв ветра шевельнул стену дождя, задул ее под козырек, обдав пастора облаком брызг, но он даже не шевельнулся, скорбно наблюдая за тем, как проносят мимо гробы. В этот момент из тускло освещенного чрева вертолета на мокрый булыжник мостовой внезапно спустился мальчик лет четырех-пяти.

Он выглядел достаточно странно, если не сказать — страшно. Непонятно, что вызывало оторопь от одного взгляда на этого ребенка… на его бледное, серьезное, осунувшееся лицо, большие, глубоко запавшие глаза, выражение которых казалось пронзительным, словно в нем жило знание чего-то недоступного человеческому разуму…

Грубо оттолкнув показавшегося следом за ним еще одного офицера, мальчик, не узнавая пастора, деревянным шагом прошел по узкой дорожке, поднялся по ступенькам и вошел в церковь.

Эммануил, который, конечно, узнал этого ребенка, но не решился окликнуть его, просто пошел следом, попутно нажав расположенный справа от входа выключатель.

Под сводами храма зажглось несколько люстр, наполнив огромное помещение рассеянным светом.

Гробы уже поставили на специально предназначенные для таких случаев постаменты перед распятием.

Солдаты, освободившись от скорбной ноши, сделали шаг в сторону и застыли по бокам в виде своеобразного почетного караула.

Офицер, что передал бумагу, вошел в храм вслед за пастором и сейчас, видно, находился в затруднении. Свою часть миссии он выполнил — скорбный груз был доставлен по назначению. Однако возвращаться назад без мальчика он не мог, на то у него был строгай приказ начальства.

Тем временем ребенок, не глядя по сторонам, подошел к одному из гробов, и в этот момент силы, видимо, оставили его — рухнув на влажную от дождя крышку безликой цинковой коробки, он зарыдал…

Эммануил осторожно приблизился к нему, сделав знак солдатам, чтобы те отошли, и присел подле рыдающего мальчика.

Губы пастора, когда он смотрел в бледное, изуродованное горем лицо ребенка, почти беззвучно шевелились, но слова, которые горячим, едва различимым шепотом вплывали в раненое сознание мальчика, были отнюдь не молитвой…

— Господи… Генрих… я же предупреждал тебя… — едва слышно шептал он, обращаясь к наглухо запаянным швам металлических ящиков… — Я же молил тебя, не доверяйся этому демону, исчадию, ибо бог его — пустота… Он… он убил тебя, сделал сиротой твоего сына…

Воспаленные, покрасневшие глаза пастора смотрели теперь на рыдающего мальчика, и сухая, морщинистая ладонь легла на его влажные волосы.