Читать книгу "Украденная невеста - Бренда Джойс"

Аскитон, Ирландия, июнь 1814

Зов неизведанного преследовал его, доносился извне, звучал в душе постоянно и непреодолимо, вызывая беспокойство, давнюю тягу к приключениям. В последнее время призыв стал таким настойчивым, что он принял решение покинуть родной дом, не откладывая больше свой отъезд ни на один день.

Шон О'Нил остановился и посмотрел на дом, которым владела его семья на протяжении четырех веков. Собственными руками он помогал заново отстроить его стены, вместе с местными мастерами стеклил пустые проемы окон, где когда-то сверкали роскошные витражи. Ползая на коленях, осторожно вынимал треснутые плитки пола, подгоняя уцелевшие куски или заменяя их новыми. Вместе со слугами собирал фамильные реликвии, каждый сломанный меч, кинжал или чашу. К сожалению, огромный гобелен, украшавший парадный холл, сгорел и не подлежал восстановлению.

Вместе с арендаторами день за днем Шон вспахивал выжженную землю, почерневшие поля, и наконец земля ожила, задышала. Отбирал, закупал и перевозил скот взамен уничтоженного британцами поголовья в то роковое лето 1798 года.

Стоя рядом с оседланной, нагруженной дорожной поклажей лошадью, он смотрел на старинный дом, на луг, где на фоне занимающегося рассвета резвились ягнята.

Он помогал отстроить заново поместье, умываясь кровью, потом и иногда слезами. Он отстраивал Аскитон и за своего брата, который в это время в чине капитана королевского флота воевал с французами. Девлин вернулся домой несколько дней назад, с женой-американкой и их дочерью. Он ушел в отставку и теперь останется в Аскитоне.

Теперь, когда появился брат, Шон решил не откладывать больше отъезд. Его звала и манила неизвестная жизнь, полная приключений и опасности. Он и сам хорошенько не знал, чего именно хочет, но мир за пределами имения звал его так настойчиво, что он просто не мог оставаться на месте. Пусть теперь брат занимается семейными делами, он должен получить свою долю приключений и увидеть этот мир своими глазами. Неизвестность притягивала, манила, как пение сирен, зазывающих сбившихся с пути моряков. Ему было всего двадцать четыре, и сейчас он улыбкой приветствовал восходящее солнце и любые приключения, которые Судьба приготовила для него.

— Шон! Подожди!

Он не поверил своим ушам, услышав голос Элеоноры де Уоррен. Впрочем, он должен был это предвидеть. Она всегда встает рано и, наверное, заметила, как он собирался в путь. Элеонора была его тенью с тех пор, с того самого дня, как его мать вышла за ее отца, графа де Уоррена, тогда Эль было два года, а ему — восемь. Как маленький щенок за своим новым хозяином, малышка ходила за ним по пятам, глядя с обожанием на старшего брата, и вначале его это забавляло, но потом стало раздражать. К тому времени, как он начал отстраивать дом и восстанавливать пахотную землю, она тоже подросла и всегда была рядом, с радостью выполняя все его поручения. Когда ей исполнилось шестнадцать, ее отослали в Англию, и она перестала быть для него только малышкой Эль. Он стоял, глядя, как она подбегает, недовольный, что не успел уехать.

Она всегда бегала как мальчишка, резкими длинными прыжками, и сейчас бежала так же, босиком и в одной ночной рубашке.

Но он больше не узнавал в ней угловатую долговязую девочку — от встречного ветра белый шелк плотно охватил ее тело, подчеркивая сформировавшуюся стройную фигуру взрослой девушки.

Зато ее глаза остались прежними — янтарного оттенка, миндалевидной формы; он всегда все мог прочесть в них, как в открытой книге, и теперь увидел в них испуг и обиду. И заулыбался, желая ее успокоить. С раннего детства он старался ее ободрить, прогнать прочь страхи, всегда присматривал за ней, чтобы никто не обидел. Она не отставала от него, буквально преследовала по пятам, куда бы он ни шел, кралась следом. Ей пытались запрещать, но она не слушалась, потому что была всегда упряма и любила добиваться своего.

— Мне надо уехать, Эль, — объяснил он спокойно. — Но я вернусь.

— Скажи, куда ты едешь?

Эль, девочка из его детства, тоже всегда могла прочесть его мысли. И хотя она выросла, видимо, ничего не изменилось, и он добавил, осторожно подбирая слова:

— Эль, я должен ехать; узнать другую жизнь, я уже взрослый; и сейчас, когда вернулся Девлин, здесь меня ничто не держит больше.

— Зачем? — В глазах ее заплескался ужас. — Нет! Там ничего нет. А здесь есть я!

Их взгляды встретились. Ни для кого давно не было секретом, что она испытывает к нему совершенно безумную, доходившую до исступления привязанность. И что еще ребенком она решила, что любит его и выйдет за него замуж. Раньше Шона забавляла ее решимость. Он считал, что, когда она вырастет, ее увлечение пройдет. Они не были родственниками по крови, но он считал ее своей сестрой. Она — дочь графа и выйдет за титул, или богатство, или за то и другое вместе.

— Эль. — Он сделал вид, что не слышал ее признания. Не может быть, что она до сих пор верит в детскую любовь. — Аскитон теперь принадлежит Девлину. А я хочу посмотреть мир. Я должен и хочу уехать.

Она побледнела:

— Нет! Ты не можешь уехать. Какой мир, о чем ты? Твоя жизнь здесь. Здесь твоя семья и я! И Аскитон в равной степени твой, как и Девлина.

Девлин восемь лет назад выкупил Аскитон у графа. Шон подбирал слова, чтобы она поняла.

— Пойми, я должен уехать. А ты выросла, и я тебе больше не нужен. Скоро тебя отошлют обратно в Англию, и ты меня забудешь. У тебя там будет много поклонников. — И сам остался недоволен своими словами. — Иди обратно в постель, ты босиком и раздета. Утро холодное.

На ее лице появилось выражение упрямой решимости, и он насторожился. Ее трудно переубедить, все это знали.

— Я еду с тобой, — заявила она непреклонно.

— Это исключено!

— Ты не смеешь меня оставить. Я иду переодеваться. Оседлай лошадь для меня. — И повернулась, чтобы бежать к дому.

Он схватил ее за руку и так резко повернул к себе, что на мгновение она прижалась к нему; и он, почувствовав сквозь тонкую ткань ночной рубашки ее тело, резко отпрянул.

— Я знаю, что ты всегда добиваешься своего и заставляешь всех поступать по-своему. Включая меня. Но не на этот раз.

Шон сложил руки на груди, с трудом оторвав взгляд от выреза ночной рубашки, в котором выступали округлости девичьей груди. И снова посмотрел ей в глаза:

— Я уезжаю, ты остаешься.

— Но я не понимаю, — слезы покатились по ее щекам, — почему ты не берешь меня с собой?

— Ты вернешься в Англию.

— Но я ненавижу Англию.

Разумеется. Она выросла как дикий цветок, а не как тепличная роза. Росла среди пяти мальчишек, скакала на лошади с ними по холмам, а не танцевала в бальных залах Лондона. Время вдруг отступило, перед ним снова стояла восьмилетняя Эль, ранимая и страдающая, верная его подружка.