Читать книгу "Я не один такой один - Лилия Ким"

— Ты меня слушаешь? — спрашивает мать, выковыривая из своего салата все листики, облитые маслом.

Да, блин, мама, я тебя слушаю. Я тебя слушаю всю свою долбаную жизнь без остатка и все чаще думаю, что зря. Мои шею и плечи сжимает огромная железная лапа с когтями, вонзаясь то глубже, то чуть-чуть отпуская, а между лопатками такое чувство, будто крылья вырваны с мясом.

Мать поправляет свой короткий розовый пиджак, проверяя, насколько обед со мной повредил ее талии.

— Ты должна подумать о себе. Откинь сейчас все чувства в сторону и думай о будущем. Не вздумай играть в благородство. Ты как твой отец. Уходить с одной сумкой — это, конечно, красивый жест, уверена, твой муж на это и рассчитывает. Ах, ты такая непрактичная!

Да, я непрактичная лохушка. Убежала из дома в старой полинялой майке, накинув поверх нее длинное пальто и натянув сапоги. Оставила все мужу — дом, обе машины, ребенка…

— Соберись, требуй, что тебе положено по закону. Митю забери.

— Мите хорошо дома. Куда я его заберу? У него там детская, няня, бабушка.

— Ко мне можешь пока перевезти. Вместе с няней.

— Мама…

Да, елки-палки! Мой трехлетний сын очень будет рад выселиться из привычного, родного ему дома, переселиться к тетке, пардон, бабуле, которую он видел от силы раз пять, и шугаться ее злющих, вонючих, кусающихся пекинесов.

Я слушаю мать вполуха. Кроме бизнеса у нее есть хобби — рассказывать другим, какие они неудачники. Как я неправильно вела себя с мужем. И не слушала ее, дрянь такая. Даже сейчас она плетет свою липкую паутину из слов.

— Ты ведешь себя совсем как в школе. Ты всегда любила раздавать свои вещи, не думая, каким трудом они достаются. Ты очень любишь благородные позы… И в кого ты такая?

Не иначе, как в тебя, мам. Гребаные гены дают себя знать.

Преимущество родителей в том, что они досконально знают, где, когда и как ты облажался в детстве, а значит, в любом споре обладают неисчислимым количеством аргументов.

Ну ладно. Я уже сожрала достаточно дерьма, так что могу сказать наконец-то, ради чего согласилась на двухчасовую экзекуцию.

— Мам… Дай мне денег. Мне за квартиру надо платить.

Мать вытирает салфеткой свои напомаженные накачанные силиконом губы. Она делает столько пластических операций, что я с трудом ее узнаю. Вижу редко. С одной встречи до другой она может успеть сжечь себе всю шкуру на лице кислотой и нарастить заново свеженькую.

«Нельзя себя так запускать, — говорит она мне каждый раз. — Молодость — это дар, который надо беречь. Если бы в мое время косметология обладала теми возможностями, что сейчас, мне бы не пришлось прилагать таких усилий».

Епрст… М-да… Усилий стоит маме охрененных так выглядеть. В качестве бонуса, когда добиваюсь от нее чего хочу, я всегда произношу фразу: «Мам, ты выглядишь моложе меня». Впрочем, сейчас это чистая правда. Я со своими сальными отросшими волосами, ненакрашенным помятым лицом и тяжелыми мешками вокруг глаз выгляжу хуже своей матери. Это факт.

На убитом такси, старой, дребезжащей «Волге», подъезжаю к воротам своего бывшего дома. Звонюсь у калитки. Смотрю на дом. Ничего себе. Многие бы совершили преступление, чтоб такой иметь. Недалеко от города, двухэтажный. Восемь спален. Обалдеть, какая кухня. Гараж на четыре машины.

Свекровь открывает.

— Ну, как ты? — смотрит напряженно. Не дай бог Митю расстрою.

— Не волнуйтесь, со мной все хорошо.

С первых дней его жизни меня подозревают в неосознанных попытках причинить своему сыну вред. Слов нет, как меня это достает. Я понимаю невиновных людей, отбывающих наказание за чужое преступление.

Митя навстречу мне бежит. Маленький, смешной, в джинсовом комбинезончике. Глаза голубые, носик кнопочкой. Скоро три годика. На руки забирается, носом об мой нос трется — целуется он так, несмотря на запах табака и перегар.

— Мама!

— Здравствуй, мой сладкий.

Прости, что от мамы так несет. Мама пила, мама почти не ела, не считая обеда с твоей бабушкой.

Вытаскиваю ему подарки — книжки, игры. Не смотрит. Сидит у меня на руках. Мама приехала.

— Ма-ма, — произносит по слогам и трогает меня за нос.

Смотрит удивленно. Не может понять, почему еще две недели назад мама была дома каждый день и он мог взять ее за руку и вести к себе в детскую, усаживать на ковер, залезать к ней на колени и просить, чтобы она читала книжку или складывала с ним пазл. Почему я вдруг ушла? Прости, мой хороший, но я и сама этого толком не понимаю.

Привыкаю к роли воскресного родителя. Держу Митю как маленького. Не знаю, что с ним делать. Няня подходит. Хорошая женщина. Из деревни. Где-то, видать, еще остались архаичные настоящие деревни. В бога верит. Счастливая.

— Митя, пойдем порисуем. Маме с папой поговорить надо.

— Нет, — говорит, прижимается ко мне, уходить не хочет.

Не знает, что мама у него алкоголичка, неудачница. Прости, прости!

— Иди, Митя, с няней. Мама сейчас придет.

Слезает с колен. Смотрит на меня грустно, но без осуждения. Надо так надо. Хороший ребенок. Хорошо, что не со мной будет расти. Что он от меня увидит — полторы пачки сигарет в день, пустые бутылки? Я вот выросла, на все это глядя, — и чего хорошего? А самое главное, чтобы мать моя на пушечный выстрел к Мите не подошла. Чтоб слова ему не сказала, чтоб не дышала на него даже. Я еще беременная прочитала, что все мы неосознанно воспроизводим ту модель семьи, где сами выросли. Нет. Не надо Мите такого. Ни за что. Никогда. Пусть лучше с няней, с бабушкой. Мне свекровь сказала, когда он родился: «Вот и хорошо. Больше от тебя ничего не надо». И сейчас говорят: «Спасибо за Митю». Мне отдавать его не собираются. Даже не подразумевается это. Митя остается тут по умолчанию. Да я и не возражаю. Что я — зверь?

Мои родители развелись, когда я вышла замуж. Мать сказала мне: «Теперь, когда наш долг до конца выполнен, мы наконец-то можем расстаться». Я должна была почувствовать себя виноватой, что им пришлось столько лет мучаться друг с другом ради меня, и почувствовала. Странно, в детстве я очень сочувствовала матери. Отец казался мне абсолютной скотиной, которая напивается и говорит ей неприятные вещи. Но теперь, общаясь со своей матерью, я тоже испытываю сильнейшее желание напиться. Трудно объяснить, но то, как она строит фразы, какими гримасками это сопровождает — все говорит о том, как неискупимо виновен ты перед ней. Ты виновен перед ней так, как не виноват ни перед кем в этой жизни, включая Иисуса Христа. Например, она говорит мне, с очень трагической миной, как бы про Митю: «Родители отдают детям все — свою жизнь, силы, здоровье, лучшие годы — и не вправе ожидать чего-либо взамен». Я даже не могу посчитать, сколько зайцев убито одной этой фразой. Ну, во-первых, то, что она отдала мне всю свою жизнь, силы и здоровье и ничего не получила взамен. Во-вторых, что я не отдаю Мите всего, что ему причитается. В-третьих, поскольку она отдала, а я нет, — кто я? Правильно.