Читать книгу "Корона Жигана - Евгений Сухов"

В лицо ударил порыв ветра и колюче забрался за воротник. На Красной площади гулял ветер. Кирьян запахнул отвороты модного драпового пальто и посмотрел на своих спутников, отставших на полшага.

Парень, шедший справа, был в черной кожаной тужурке и расклешенных брюках; на голове, вытянутой, словно астраханская дыня, лихо заломлена серая, в белую тонкую полоску кепка. Из-под козырька весело и дерзко смотрели по сторонам молодые озорные глаза и беззастенчиво раздевали донага каждую встречную красотку.

Только лоскуты летели во все стороны!

Парень был необыкновенно тощ и слегка сутулился, но плечи у него были крепкие и широкие.

Второй был ровесник Кирьяна, молодой, едва перешагнувший тридцатилетний рубеж мужчина. Глубокие залысины, криво уходящие к середине макушки, делали его значительно старше прожитых лет. Одет он тоже был с заметным шиком. На широких, чуть покатых плечах длинное модное пальто, а огромные ступни в английских кожаных штиблетах.

— Чертова погода, — пожаловался лысоватый, — и не скажешь, что весна!

— Пришли, — остановился Кирьян у обелиска из светло-серого гранита.

С правой стороны площади возвышалась темно-зубчатая Кремлевская стена. Вдоль стены в длинной шинели и в островерхой потертой буденовке расхаживал часовой. Трехлинейная винтовка в его руках больше напоминала древко флага, чем оружие, да и сам он не внушал трепетного страха редким прохожим, так как был непростительно юн. Да и к собственному посту, судя по выражению его лица, он относился весьма скептически — только ненормальному взбредет на ум брать штурмом Кремль. А потому он с нескрываемым интересом наблюдал за всем, что творится вокруг. Из-под насупленных бровей постовой разглядывал троицу, остановившуюся у серого обелиска. Вот оно как бывает, с виду — обычные уркаганы и одеты соответствующе, а вот остановились у памятника и даже картузы поснимали.

Постояв и понаблюдав немного за колоритной троицей, красноармеец развернулся и медленно зашагал вдоль стены, сделав для себя вывод, что ждать неприятностей от троицы не стоит и социалистическая собственность останется в неприкосновенности.

— Прочитал, Макей? — спросил Кирьян, повернувшись к тощему парню, застывшему около обелиска.

— Ага! — оскалился тот, слегка пригнувшись. И поди тут разберись, что бы это значило: уважение перед свободой или, быть может, дань новому порыву ветра, еще более сильному. — «Не трудящийся да не ест!»

— И что ты на это скажешь? — цепкие глаза Кирьяна изучающе застыли на молодом румяном лице.

— А хреновина все это, — хмыкнул Макей, посмотрев в сторону удаляющегося красноармейца.

Боец на минуту остановился, переложил винтовку на другое плечо и потопал себе дальше нести свою нелегкую службу.

— Отчего ж хреновина-то? — испытующе сощурился Кирьян.

— На то человеку и руки даны господом богом, чтобы не вкалывать, а брать то, что плохо лежит, — весело заметил Макей, улыбнувшись во весь рот.

— Верно, — удовлетворенно протянул Кирьян, словно педагог, услышавший правильный ответ на очень трудный вопрос. Он притронулся к граниту и ощутил кончиками пальцев каменный холод. — Ну, давай начинай, пока это чучело в шинели разгуливает, — взглядом показал он на постового, — а то еще надумает сюда подойти. А ты чего, Степан, скажешь? — повернулся Кирьян к другому спутнику. — Согласен?

— Чего возражать-то? — удивленно вскинул тот брови. — Пусть говорит, а то я здесь на ветру совсем задубел. Хоть он и чучело, — кивнул Степан в сторону Моссовета, где расхаживал красноармеец, — но одет-то по погоде, а я уже до самых кишок промерз.

Макей помял в руках картуз, а потом торжественно заговорил:

— Я родился жуликом, воровал всю жизнь, клянусь воровать и дальше, а на мой век купцов и фраеров хватит. — И, брезгливо поморщившись на выбитую надпись, с чувством добавил: — Пусть трудящиеся работают!.. А ежели я нарушу клятву, пускай тогда жиганы с меня по всей строгости спросят.

— А если тебе чекисты руки перебьют? — очень серьезно спросил Степан, ежась от пронизывающего ветра.

Красноармеец остановился, задрав подбородок к самому небу. С минуту он что-то увлеченно рассматривал в нависших дождевых облаках, а потом, ковырнув мизинцем в широком носу, затопал обратно.

— Ежели перебьют, — на секунду в глазах Макея плеснуло сомнение, — тогда зубами воровать стану, — убежденно заверил Макей.

Кирьян широко, с пониманием улыбнулся.

— Хм… Насчет зубов ты, конечно, малость соврал. Но а так ничего, принимается. Ты-то как считаешь, Степан? — обратился он к лысеющему собрату.

— А что, молодец! Лучше и не скажешь, — протянул довольно тот, и его широкий лоб собрался в мелкие складочки.

— Поздравляю тебя, Макей, — протянул Кирьян руку, — теперь ты жиган[1].

— Спасибо, — растрогался тощий.

— Ладно, чего тянуть-то, — буркнул Степан, — это дело отметить надо. Не каждый день мы путевого пацана в жиганы принимаем. Угостишь?

— А то! — почти обиделся Макей.

— Ну, тогда пойдем на малину[2]водку жрать, — радостно сверкнули глаза Степана. — А еще Лизка обещала клушек[3]подогнать, — и, потирая ладони, сладко сощурился, — пощупаем.

— А все-таки ты насчет зубов-то соврал, — увлекая за собой Макея и Степана, затопал с площади Кирьян.

* * *

У Яузского бульвара к Ваське Коту пристал нищий. Сухой, долговязый, напоминающий почерневшую оглоблю, он уверенно вышагивал следом и могучим, хорошо поставленным голосом уговаривал Ваську подать ему милостыню.

— Мне бы пятачка всего хватило, господин… Жизнь нынче тяжелая пошла, а так, глядишь, махорки бы купил да деткам бы на хлебушек оставил.