Читать книгу "Приют - Патрик Макграт"

Губительная любовная связь, отмеченная сексуальной одержимостью, уже много лет представляет для меня профессиональный интерес. Подобные отношения весьма разнятся по продолжительности и страстности, но обычно проходят одни и те же стадии: узнавание, отождествление, тайные свидания, придание им структуры, осложнение и так далее. История Стеллы Рейфиел – одна из самых печальных, какие я знаю. Эта глубоко разочарованная женщина страдала от естественных последствий долгого воздержания и не устояла перед внезапным, ошеломляющим соблазном. К тому же Стелла была романтичной. Она превратила свои отношения с Эдгаром Старком в мелодраматический сюжет, в историю отверженных любовников, пренебрегающих презрением всего мира ради великой страсти. При этом оказались загублены четыре жизни, но если Стелла и испытывала какое-то раскаяние, то все равно цеплялась за свои иллюзии до конца. Я пытался ей помочь, но она скрывала от меня правду до тех пор, пока не стало слишком поздно. Была вынуждена скрывать. Не могла позволить мне ясно увидеть всю картину: это разрушило бы те немногие хрупкие психологические структуры, какие у нее сохранялись.

Стелла состояла в браке с судебным психиатром Максом Рейфиелом, у них был сын Чарли; когда это стряслось, ему шел одиннадцатый год. Она была дочерью дипломата, некогда замешанного в скандальном происшествии. И отец, и мать ее уже умерли. Едва ей исполнилось двадцать лет, она вышла замуж за Макса. Это был сдержанный, меланхоличный человек, способный администратор, но слабовольный и лишенный воображения. Когда я познакомился с ним, мне сразу стало ясно, что он не способен удовлетворить такую женщину, как Стелла. Они жили в Лондоне, пока Макс не подал заявление на вакантную должность заместителя главного врача. В ходе собеседования он произвел благоприятное впечатление на совет попечителей и, что особенно важно, на главного врача, Джека Стреффена. Вопреки моему совету Джек предоставил Максу эту должность, и несколько недель спустя Рейфиелы появились в нашей больнице для совершивших преступление невменяемых. Шло лето пятьдесят девятого года, закон о психиатрических лечебных учреждениях был только что принят.

Больница – место унылое, однако, видит Бог, я провел здесь лучшие годы жизни. Это заведение строгой изоляции, обнесенный стеной город на высоком холме, господствующем над окружающей местностью: густыми сосновыми лесами на севере и западе, болотистой низиной на юге. Выстроено оно по стандартным викторианским образцам. От главных зданий отходят крылья, поэтому из всех палат открывается беспрепятственный вид на пустынную местность за стеной. Это нравоучительная архитектура, она воплощает в себе порядок, дисциплину, организованность. Все двери открываются наружу, так что их невозможно забаррикадировать. Все окна зарешечены. Лишь террасы, спускающиеся уступами к оградительной стене у подножия холма, с их деревьями, загонами, цветниками смягчают и цивилизуют высящуюся над ними мрачную тюремную архитектуру.

Дом заместителя главного врача находится всего в сотне ярдов от главных ворот. Это большое мрачное здание, сложенное из того же серого камня, что и больница, стоящее в стороне от дороги и окруженное соснами. Для Рейфиелов оно было слишком велико, так как его строили в то время, когда врачи приезжали с многочисленными семьями и по меньшей мере двумя слугами. Дом несколько лет пустовал, и сад был запущенным, одичавшим. К моему удивлению, Макс тут же решил привести его в порядок – распорядился очистить пруд для серебряных карасей позади дома и запустить в него мальков, обрезать кусты рододендрона по краям лужайки, чтобы они зацвели.

Однако больше всего Макса занимало восстановление старой оранжереи в дальнем конце огорода. Она представляла собой построенное в прошлом веке просторное, изысканно украшенное здание для разведения орхидей, лилий и прочих нежных тропических растений. В свое время это было изящное, величественное сооружение, но к приезду Макса и Стеллы так обветшало, что его собирались снести. Большая часть стекол была разбита, а уцелевшие покрывал толстый слой паутины и пыли. Краска облезла, дерево местами подгнило и потрескалось. Внутри птицы свили гнезда, развелись мыши и пауки, сквозь щели в каменном полу проросла трава.

Но Макс Рейфиел питал слабость ко всему викторианскому, и экзотическая архитектура этой оранжереи с замысловатыми рамами и изящными романскими арками окон вызывала у него необычайный восторг. На радость ему, нашелся пациент, уверенный, что сумеет восстановить оранжерею, – скульптор Эдгар Старк.

Эдгар был одним из моих пациентов. Меня всегда привлекали художественные натуры, видимо, потому, что творческий импульс весьма важен в психиатрии и определенно присутствует в моей клинической работе. К тому времени, когда Эдгар Старк попал к нам, он был уже влиятельным человеком в мире искусства, однако поначалу мы увидели смятенного, трясущегося человека. Он вошел в больницу, волоча ноги, будто раненый медведь – лапы, и несколько часов просидел на скамье, сгорбясь и уронив голову на руки. Он сразу же заинтересовал меня. Успокоив его и разговорив, я обнаружил, что Старк – волевая личность с незаурядным умом и при желании может быть очень обаятельным. Нам обоим быстро понравилась дружелюбная пикировка, которую я до известной степени поощрял; мне хотелось, чтобы он считал свои отношения с врачом особыми.

Но при этом я настороженно относился к Эдгару: он обладал беспокойным, изворотливым умом, быстро разобрался в больничных порядках и непрестанно думал о своих интересах. Я не сомневался, что любое положение дел он сумеет использовать к собственной выгоде.

Как ни странно, видел я его со Стеллой всего один раз – на больничных танцах в начале июня, год спустя после приезда Рейфиелов, через три недели после того, как он начал работать в саду у Макса. Танцы – значительное событие в жизни больницы, их всегда ждут с большим волнением. Проводятся они в центральном зале. Это просторное помещение в административном корпусе, там высокий потолок, сцена, ряд колонн посередине и створные окна, выходящие на верхнюю террасу. В глубине зала устанавливаются длинные столы с прохладительными напитками и закусками, оркестр располагается на сцене. На танцы допускаются пациенты из мужского и женского отделений, которым можно покидать палаты, и на этот единственный вечер они и персонал больницы превращаются в одну большую семью без различия должностей и положения.

По крайней мере так считается. На самом деле пациенты на танцах представляют собой жалкое зрелище. Одеты они нелепо, двигаются неуклюже, находятся под воздействием лекарств. Несмотря на все усилия нашего оркестра и напускное веселье персонала, я всегда находил эти вечера грустным мероприятием и присутствовал на них скорее по обязанности, чем в предвкушении какого-то удовольствия. В тот вечер, наблюдая за танцующими из-за колонны в глубине зала, я не удивился ни тому, что Эдгар Старк пригласил жену заместителя главного врача, ни тому, что она приняла его приглашение. Оркестр как раз заиграл что-то быстрое, латиноамериканское, и Стелла умчалась в его объятиях.

Что произошло вслед за этим, я узнал лишь недавно. Пожалуй, мне бы следовало насторожиться, так как я видел, что она слегка покраснела. Я наблюдал, как они оживленно проходили в танце мимо стола главного врача, и лишь теперь осознал, какое наглое, откровенное, дерзкое оскорбление бросил Эдгар нам в лицо тем вечером.