Читать книгу "Откровения романтика-эротомана - Максим Якубовски"

— Я уверен, что красота или правда не может выкристаллизоваться из написанных кусков текста, если их автор не согрешил против чего-то — против пристойности, обычаев, справедливости, личных тайн, традиции, политической ортодоксальности, исторических фактов, литературных условностей или же не попрал все общественные стандарты одновременно. И также я уверен в том, что нельзя создать произведение, не достигнув свободы, которая приходит к писателю вместе с ощущением, что он преступил закон, нарушил правила, сыграл в запрещенную игру. Нельзя создать произведение без понимания или даже страха, что эта работа покажется непростительным правонарушением.

Эл Доктороу, «Отчет во Вселенную»

В день, когда Корнелии исполнилось тридцать, она оказалась на похоронах.

Это был серый невнятный день, с небом, по которому раскиданы тусклые смазанные облака водянистого цвета, с оттенками от бледно-голубого до скучного пыльного. День, не вписывающийся ни в один сезон. Корнелия, одетая в черное, в ожидании стояла у здания крематория, окруженная скорбной толпой абсолютно незнакомых ей людей.

Она не была другом семьи и никогда не знала покойного, хотя, получив этот заказ, припомнила, что когда-то читала одну из его книг. Она сочла ее вполне подходящей, чтобы скоротать одинокую ночь в номере отеля, оставшись без работы. Но книга не затронула ее глубинных инстинктов так, как бывало порой. Некоторые рассказы вызывали в ней сильные эмоции, запрятанные под налетом внешнего. В общем, она никогда не коллекционировала книги этого автора, его романы не входили в число ее интересов. Может быть, теперь, когда он уже мертв, что-то изменится. Так происходит часто. Она напомнила себе, что стоит приобрести несколько его ранних произведений, пока они не подорожали. На всякий случай. Единожды начав коллекционировать книги, Корнелия осталась библиофилом на всю жизнь. Впрочем, в последнее время, собрав все книги своих любимых авторов, она стала приобретать все меньше и меньше.

Корнелия была одета в черное не в честь похорон, хотя этот цвет вполне отвечал обстоятельствам. Просто ей было удобно в своем маленьком черном платье от Армани. Оно идеально сидело на ней, превосходно подчеркивая ее обтянутые нейлоном ноги, облегая крепким, но тонким материалом ее зад. Тряпки никогда ее не интересовали, она не была фанатом дизайнерских ярлыков, но в это платье она влюбилась с того самого момента, как увидела его висящим в дальнем углу магазина «Принтемпс» в Париже. Примерно год назад или даже раньше, когда ее взял с собой в этот город теперь уже давно забытый любовник. Он хотел заплатить за платье сам, но Корнелия настояла на том, чтобы воспользоваться собственной кредитной картой. Подарки от мужчин всегда несут некий отпечаток их собственной сексуальности, а она знала с самого первого прикосновения к кромке этого маленького черного платья, что оно будет с ней гораздо дольше, чем ее любовник, и потому не должно быть запачкано. Она взглянула на небо и направилась вслед за малозаметной жиденькой толпой к дальнему концу здания.

Не все пришедшие были одеты в черное, но торжества цветов тоже не наблюдалось. Корнелия осознала, что это первые похороны, на которых она присутствует с того момента, как умер ее собственный отец, и на нее нахлынули воспоминания о теперь уже далеких подростковых годах. Она вспомнила, что все время похорон провела, пытаясь сдержать слезы, боясь, что ее сочтут незрелой, плаксой. И только когда она села в машину, предварительно пожав руки каждому знакомому и незнакомому человеку, пришедшему отдать дань уважения ее отцу, ее прорвало, как плотину, тоской и скорбью. Друзья отца заметили — Корнелия это слышала, — что она выглядит холодной и безразличной, и это явно демонстрировало ограниченность этих ублюдков. В конце концов, как могут незнакомцы догадаться о чьих-то скрытых переживаниях, метаниях, обидах, потаенной опустошенности?

Это было первым настоящим знакомством с прозаической реальностью смерти. Годы спустя ее понимание смерти стало шире, превратилось в странное, извращенное к ней отношение, и она все еще считала смерть трудной для полного постижения. Особенно это касалось того нематематического уравнения, которое ставило секс и смерть на один уровень интуитивного волнения. Впрочем, за последние двенадцать месяцев Корнелия успела устать от своих отношений со смертью и дала себе тайный обет отказаться навсегда от убийств ко дню своего тридцатого рождения. Она сочла, что такой явный жизненный знак должен подтолкнуть ее к принятию важных решений и переменам.

И, по иронии судьбы, в тот самый день, когда настал этот переломный момент, она оказалась на похоронах. Или на мероприятии, которое по-прежнему называют «церемонией у крематория». А может быть, кремацией?

Корнелия улыбнулась.

Она оглядела отсутствующим взглядом стоявшего напротив пожилого мужчину в угольно-сером костюме-тройке и донельзя отполированных ботинках.

— Мисс…?

Она снова взглянула на него с напускным безразличием.

— Смит. Мисс Смит. Мисс Миранда Смит.

Она взяла это имя из ниоткуда. Могла бы назваться Джонс, подумала она. Менее банально, чем Смит. Но Миранда каким-то образом возникла в воображении инстинктивно. Она никогда раньше не называла себя Мирандой.

— Джон Керит, — ответил он.

— Привет.

— Не думаю, что встречал вас раньше, — сказал он. — Член семьи? Знакомая?

— Ни то, ни другое, — рассеянно продолжала Корнелия. — А вы?

— Я был его литературным агентом. Ужасная потеря.

— Да, — она сочувственно кивнула.

— Так что, вы просто одна из его читательниц? — догадался он.

Корнелия кротко опустила глаза.

— Я понимаю, — сказал Керит. — Сегодня сюда пришли несколько человек, которые были знакомы только с его творчеством, — добавил он. — На самом деле, мне кажется это очень трогательным.

— Правда? — неуверенно переспросила Корнелия.

— Несомненно, — ответил он. — Никогда не знаешь, как чьи-то книги влияют на людей, не так ли? Его рассказы были настолько, как бы это сказать, особенными, что я так до конца и не понял, какова именно его аудитория. Издатели говорили мне, что больше всего его читали женщины, и я это плохо понимал. В конце концов, его произведения были часто слишком откровенными, и вам это хорошо известно.