Читать книгу "Бал-маскарад - Сэйси Екомидзо"

Мужчина и женщина медленно поднимались в гору от минерального источника Ри. Через полчаса они вышли на площадку, откуда открывался прекрасный вид, напоминающий цветные открытки из сувенирной лавки: на небе ни облачка, внизу — городок Старая Каруидзава, а за ним, подернутые дымкой, возвышались горы Итимондзияма и Ханамагарияма.

— Отдохнем? — спросил он.

— А гору Асама уже видно? — ответила она вопросом на вопрос.

— Ее видно только с вершины.

— Ну, тогда можно и отдохнуть. Нас никто не увидит?

— А какое это имеет значение?

Склон горы зарос карликовой красной сосной вперемежку с другими деревьями; земля, устланная плетями травянистой лианы, напоминала ковер, на зеленом фоне которого выделялись белые цветы лиан и пурпурные аралии.

Женщина разостлала в стороне от тропинки большой нейлоновый платок и уселась на него.

— Ой, как я сильно поцарапалась, — запричитала она. — Тропинка такая узкая! Неужели нет более удобной дороги?

— Это была бы непозволительная роскошь. Разве путь на небеса может быть легким? — с усмешкой бросил мужчина и повалился на спину рядом с женщиной, погрузившись в травяной ковер.

Женщина, отирая пот, с жалобным выражением лица поглаживала оцарапанные руки.

Дорога, по которой они шли, заросла шипастым кустарником, превратившись в узкую тропинку. До войны здесь можно было проехать даже на машине, но с тех пор дорога пришла в полную негодность, теперь на ней с трудом разминулись бы два человека. К тому же путь преграждали обожженные камни, огромные валуны, вероятно выброшенные давним извержением вулкана Асама. Дня два назад прошел сильный ливень, земля размокла, и по скользкой тропинке стало еще труднее передвигаться.

Женщина, сняв туфли, стала растирать пальцы. Сквозь чулки виднелись деформированные стопы — такие бывают у балетных танцовщиц.

— Син-тян, дай мне воды.

Мужчина, не поднимаясь, передал ей фляжку с водой. Женщина, отпив немного, спросила:

— А ты будешь?

— Не хочу, — ответил он резко, но затем передумал: — Давай, я тоже глотну.

Продолжая лежать, он приложил фляжку ко рту. Вода полилась на джемпер.

— Тебе что, лень встать?

Мужчина привстал, возвращая фляжку, и вновь растянулся на траве, показывая всем своим видом, что недоволен поведением женщины. Она хотела ему что-то сказать, но, побоявшись вызвать еще большее недовольство, молча завинтила пробку.

Мужчине было около двадцати пяти лет. Он был года на три моложе женщины. Ее неестественно красные губы резко контрастировали с бледностью лица, и похоже, дело было не только в губной помаде. Она была явно больна: впалая грудь, сильная одышка, — может быть, поэтому она выглядела старше своих лет.

Юки Комия несколько лет тому назад удалось исполнить давнюю мечту — поступить в труппу театра оперетты. Но в мире искусства трудно сделать карьеру, обладая лишь миловидным личиком. Когда она поняла, что у нее нет таланта, чтобы стать певицей или балериной, у нее опустились руки. Семейные обстоятельства заставляли ее подрабатывать, и Юки не смогла устоять перед искушением добывать деньги самым простым и древним способом. Когда в труппе об этом узнали, ее уволили. Как раз в это время обострились боли в груди, но Юки была вынуждена продолжать зарабатывать деньги уже знакомым ей способом.

— Син-тян, если будешь долго лежать на траве, простудишься. Прохладно, правда?

И действительно: пока они взбирались на гору и солнце светило в лицо, все тело покрывалось потом, но стоило шагнуть в тень, как пот высыхал и начинался озноб. Синкити уже несколько раз чихнул.

— Может, мне лучше молчать?

— Это почему же? — наконец отозвался Синкити, продолжая смотреть вверх.

Видневшееся сквозь ветви сосен небо было ослепительно голубым и бездонным и, казалось, втягивало в себя всю его душу.

Женщина задумчиво поглядела на лежащего мужчину, а затем, опустив глаза, произнесла:

— Син-тян, если тебе неприятно, давай расстанемся здесь. Только отдай мне лекарство.

— С чего ты взяла?

— У тебя настроение какое-то…

— Что ты суетишься? Скоро мы отправимся на небеса, и какое значение имеет, простужусь я или нет?

— Прости. Больше не буду.

Эта черта ее характера — проявлять заботу, свойственную разве что жене, не нравилась мужчинам. Когда Юки опустилась до того, что стала продавать свое тело, она порой раздражала мужчин: ее опека вызывала у них тоску по домашнему очагу.

Синкити Тасиро был студентом музыкального факультета Токийского университета искусств. Его отец имел процветающую зубоврачебную практику в Осаке. Помимо большой клиники, расположенной в его собственном доме, у него было два кабинета в других частях города. В обоих работали его любовницы, обученные им ремеслу зубного техника. Отец кичился тем, что, имея любовниц, не тратил на них ни гроша. Синкити его не любил.

Мать была из музыкальной семьи, и в приданое за ней дали рояль «Стейнвей». Синкити был младшим из трех братьев и единственный унаследовал талант и музыкальный вкус матери. С детских лет он начал играть на фортепьяно, и мать всячески поощряла его желание стать композитором, хотя отец и противился этому. В Токийский университет искусств Синкити поступил после военной службы. Казалось, его надежды начали сбываться, но вскоре он понял, что вряд ли станет известным композитором.

Он всегда очень расстраивался, приезжая домой. Мать была женщиной слабохарактерной, и отец, пользуясь этим, каждую ночь проводил в каком-нибудь из своих кабинетов. Синкити почти не встречался с ним. Даже когда отец оставался дома, у него ни разу не возникло желания поговорить с сыном. Отец вроде бы и не упрекал сына, но умел дать понять, что на Синкити расходуется больше денег, чем на его братьев.

Это еще можно было терпеть, пока была жива мать. Но в прошлом году она умерла от рака желудка, и жизнь Синкити пошла кувырком. Не прошло и ста дней после ее смерти, как отец привел в дом новую жену. К удивлению, ею оказалась не одна из зубных техников, известных любовниц отца, а некая вдова, владевшая небольшим капиталом; еще у нее была дочь, странная, развитая не по годам девочка. Связь с вдовой, как выяснилось, отец многие годы успешно скрывал.

С тех пор между отцом и его старшими сыновьями не прекращались ссоры; к этому добавилась и глубокая вражда между отцом и двумя его прежними любовницами.

Учась в Токио, Синкити избежал всех этих семейных раздоров, но уже не мог надеяться на прежние денежные переводы. Ему пришлось все больше времени бренчать на пианино в кабаре и ночных барах, и вскоре он настолько устал душой и телом, что охладел к занятиям.