Читать книгу "Святые сердца - Сара Дюнан"

До крика ночную тишину обители оживляют присущие ей звуки.

В келье первого этажа собачонка сестры Избеты, завернутая, словно младенец, в атласную пеленку, охотится во сне и сдавленно рычит от удовольствия — намордник стягивает ей пасть, — загнав очередного кролика. Сама Избета тоже охотится: глядя в серебряный поднос вместо зеркала, она уверенно поднимает правую руку и смыкает костяные щипчики вокруг упрямого белого волоска на подбородке. Потом дергает, и боль вперемешку с удовольствием исторгают из ее груди короткое «ахх».

В келье через двор две девушки, толстощекие и пухлые, как младенцы, вместе лежат на соломенном тюфяке, их руки и ноги сплетены, точно хворост в вязанке, лица почти соприкасаются, и они словно пьют дыхание друг друга: у одной грудь поднимается, у другой — опускается. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. В келье слегка пахнет чем-то сладким. Похоже на дягиль. Или сладкую мяту, как будто они вместе ели засахаренный пирожок или пили из одного кубка с пряным вином. Как бы то ни было, они счастливы, и самый воздух в келье, кажется, напоен их довольством.

Между тем сестру Бенедикту распирает музыка, которая с трудом умещается у нее в голове. Сегодня она сочиняет гимн для праздника Богоявления, разные голоса сливаются и перекрывают друг друга, точно цветные нити, сплетающиеся в гобелен. Иногда они движутся так быстро, что ее мел едва поспевает за ними, и тогда на грифельной доске вырастает лес белых знаков. Бывают ночи, когда она совсем не может уснуть или когда голоса столь настойчивы, что ей приходится петь вместе с ними. И все же никто не выговаривает ей на следующий день и не будит ее, когда ей случается задремать за столом в трапезной. Сочинения сестры Бенедикты приносят обители славу и покровительство богатых людей, а потому на ее чудачества глядят сквозь пальцы.

Молодая сестра Персеверанца, напротив, находится в плену у музыки страдания. Одинокая сальная свеча, потрескивая, бросает тени на стены ее кельи. Сорочка девушки так тонка, что, прижимаясь спиной к каменной стене, она чувствует покрывающую ее зимнюю испарину. Она поднимает подол, открывая голени и бедра, потом, с большей осторожностью, живот, чуть слышно постанывая, когда материя касается незаживших ран. Она останавливается, делает два-три глубоких вдоха, чтобы успокоиться, потом сильнее тянет за ткань там, где она уже совсем присохла, пока та не отрывается вместе с тонкой молодой кожицей. Свеча освещает кожаный пояс на ее талии, изнутри подбитый короткими гвоздями, часть которых глубоко вошла в плоть, оставив на виду лишь вздутые, покрытые запекшейся кровью раны там, где грубая кожа ремня приросла, кажется, к девичьему телу. Медленно, не торопясь, она нажимает на шляпку гвоздя. Ее рука невольно отдергивается, с губ срывается крик, но звук словно подбадривает ее, призывает продолжать, и пальцы возвращаются на прежнее место.

Она не отрывает взгляда от стены перед собой, где слабый мигающий огонек выхватывает из темноты резное деревянное распятие; Христос, молодой, живой, каждая мышца видна на подавшемся вперед, напряженном теле, лик исполнен печали. Она смотрит на него, ее тело трепещет, слезы бегут по щекам, глаза влажно блестят. Дерево, железо, кожа, плоть. Весь ее мир заключен в этом мгновении. Она разделяет Его страдание. А Он — ее. Она не одинока. Боль становится удовольствием. Она снова нажимает на гвоздь, и дыхание вырывается из нее с долгим довольным стоном, почти животным по своей природе, страстным и возбуждающим.

В келье за стеной сестра Юмилиана на мгновение перестает перебирать бусины своих четок. Звуки, которые в своем религиозном рвении издает молодая сестра, для нее слаще меда. В юности она тоже искала Бога, нанося себе раны, но теперь ее долг сестры-наставницы велит ей заботиться о духовном благе других превыше собственного. Она опять наклоняет голову и возвращается к четкам.

В келье над лазаретом сестра Зуана, травница обители Санта-Катерина, тоже молится, но на свой лад. Согнувшись над томом Брунфельса,[1]она сосредоточенно морщит лоб. Рядом с ней недавно законченный рисунок кустика герани, листья которой, как оказалось, хорошо помогают от порезов и телесных ран — в моче одной молодой монахини появились сгустки крови, и сестра Зуана ищет состав, который поможет остановить невидимое кровотечение.

Стоны Персеверанцы эхом отдаются в коридоре второго этажа крытой галереи. Прошлым летом, когда от жары раны начали гноиться и соседки молодой монахини по хорам стали жаловаться на запах, аббатиса послала ее в лазарет лечиться. Зуана, как смогла, промыла и забинтовала воспаленные раны и дала девушке мазь для уменьшения отека. Больше сделать было ничего нельзя. Возможно, Персеверанца еще занесет себе какую-нибудь инфекцию, которая ее отравит, но сейчас она вполне здорова, и, судя по тому, что Зуана знает о работе человеческого организма, это вряд ли случится. Она слышала немало рассказов о людях, которые годами живут с такими увечьями; и хотя Персеверанца с любовью говорит о смерти, все же страдания доставляют ей такую радость, что она вряд ли захочет преждевременно положить им конец.

Сама Зуана не разделяет этой страсти к умерщвлению плоти. До монастыря она была единственной дочерью профессора медицины. Главной целью его жизни было исследование природной способности организма к исцелению, и сама Зуана, сколько себя помнит, всегда разделяла его энтузиазм. Будь это возможно, она стала бы столь же прекрасным учителем или врачом, как и отец. При существующих обстоятельствах она может считать себя счастливой, ведь состояния ее отца хватило на келью в обители Санта-Катерина, где немало благородных женщин Феррары обрели возможность жить на свой лад под защитой Господа.

И все же любая община, как бы ни была отлажена в ней жизнь, поневоле трепещет, принимая в свои ряды ту, которая не хочет в них быть.