Читать книгу "Анна Австрийская. Первая любовь королевы - Шарль Далляр"

Где кардинал бегает по улицам как кот, мучимый любовью, а три ночных вора не могут украсть у него ничего

В один февральский вечер в 1625 года маленькая, низенькая дверь в улице Гарансьер медленно отворилась, и высунулась мужская голова. Пять часов пробило на часах Люксанбургского дворца, носившего еще название дворца Медичи, по имени королевы-матери, Марии Медичи, по приказанию которой он был выстроен несколько лет тому назад. День сменился ночью, обещавшей быть ясной, светлой, но холодной, как прекрасная зимняя ночь. Улица была пуста. Толстый слой снега, уже прихваченный морозом, покрывал землю как блестящий ковер и, соединяясь со светом, исходившим от неба, позволял глазу следить во всю длину улицы и приметить издали спрятавшегося шпиона.

Человек, которому принадлежала высунувшаяся голова, вероятно, остался доволен уединением, по-видимому, царствовавшим повсюду, потому что вместо того, чтоб проворно удалиться, как его принуждал пронзительный ветер, пахнувший ему в лицо, он вышел, тихо запер дверь и пошел по улице.

Это мог быть только влюбленный. А так как этому влюбленному предназначено играть в этом рассказе значительную роль, мы, следуя за ним в его ночной прогулке, не можем не обрисовать в нескольких быстрых чертах его наружность, которая, впрочем, весьма мало была видна. Как настоящий искатель любовных приключений, он постарался скрыть все, что могло бы вызвать подозрение и раскрыть его личность. Поярковая шляпа, украшенная с боку перьями, была надвинута на его лоб до бровей, а длинный плащ цвета стен доходил до губ, закрывая всю нижнюю часть лица. Таким образом, можно было только приметить два глубоких глаза, сверкавших металлическим блеском, как глаза кота; длинный, крючковатый нос и закрученные усы дополняли сходство с котом. Портрет влюбленного не лестен, но похож. Это узнают впоследствии; это портрет исторический. Более ничего не позволял рассмотреть плащ. Но внимательный наблюдатель, отвергнутый соперник или рассерженный муж, который встретился бы с ним и стал рассматривать тем проницательным взором, который делается зорким от ревности, тотчас приметил бы в его костюме странное несогласие, причину которого сначала было бы трудно угадать. Вместо сапог со шпорами, которые в то время составляли непременную принадлежность всякого порядочного человека, у него на ногах были башмаки из олень ей шкуры с красными каблуками. Таким образом, верхняя и нижняя часть его наружности разногласили самым странным образом. На голове его была шляпа дворянина, а ноги обуты как у танцора. Промежуточная часть между ногами и головой ускользала от наблюдения. Только под складками плаща суровая форма шпаги порядочного размера обрисовывалась довольно ясно. Влюбленный обеспечил себя на всякий случай возможностью защищать или свой кошелек, или свою шкуру от ночных грабителей, которых он мог встретить на дороге. Но теперь он, по-видимому, вовсе не заботился о подобном приключении. Полагаясь на спокойствие квартала, по которому он шел и в котором жили люди мирные, удерживаемые дома и своим нравом, и холодностью вечера, он шел смело по затверделому снегу по разным улицам к Новому мосту. До сих пор у него не было неприятной встречи. Это было так странно, что он сам удивлялся. В то время надо было бояться не только встречи с ночными ворами, но и со знатными вельможами, которые после попойки в какой-нибудь модной таверне рыскали по городу, отыскивая приключения, бесцеремонно колотя одних, преследуя других, стучась во все двери, ломая вывески и срывая плащи с прохожих, как настоящие ночные грабители. Приятное препровождение времени для знатных вельмож! Хорошее было времечко! К счастью, оно не воротится.

Или покровительствуемый случаем, или скорее тем, что он шел по улицам немноголюдным, не представлявшим ворам низшего и высшего разряда достаточной приманки, наш влюбленный успел без малейших приключений добраться до Нового моста. Но когда он огибал угол набережной, человек шесть бросилось к нему с криком, с визгом, с воем, с хохотом. Очевидно, это были не воры, боящиеся дозорных и избегающие шума. Это могли быть только молодые вельможи, вышедшие из-за стола, пьяные и безумные, которые, будучи уверены в безнаказанности, позволяли себе все.

Наш незнакомец остановился, как бы не решаясь, что ему делать. Наконец он решился продолжать свой путь. Два толстяка бежали сломя голову впереди шайки, как два зайца, преследуемые гончими. Человек в шляпе с перьями и в башмаках из оленьей шкуры понял, что негодяи гнались за этими беднягами или за их плащами, и надеялся, благодаря этой диверсии, пройти благополучно и неприметно. Два толстяка, которых шайка толкала сзади шпагами, пролетели, как два шара, мимо него, призывая дозорных отчаянным голосом, под своды, составлявшие в конце моста вход на новую улицу, построенную в честь дофина, сделавшегося впоследствии Людовиком XIII, и названную в честь его Дофиновой. Все убежали за ними, кроме троих, которые приметили нашего незнакомца, черный силуэт которого обрисовался на снегу, и решительно преградили ему путь.

— Еще один, господа, за которым нам надо погнаться! — вскричал тот, кто был к нему ближе.

— Прежде всего он должен отдать нам свой плащ, — сказал второй.

— Я не возьму от него кошелек, если он отдаст мне ключ, которым он запирает свою жену! — закричал третий.

Эти три восклицания, раздавшиеся почти в одно время, слились в одно, но голоса, произнесшие их, ясно долетели до слуха того, кто их вызвал. Услышав два первых голоса, он сделал движение нетерпения. Но, услышав последний голос, он вздрогнул.

— Посторонитесь, господа, — сказал он голосом глухим и, очевидно, измененным и опустил голову, чтобы как можно более скрыть лицо, и без того уже закрытое шляпой и плащом.

— Посторонитесь! — повторил тот, кто говорил последний. — Клянусь Богом, господа, какой дерзкий человек! Я упорно держусь моей первой мысли: пусть он ведет нас к своей жене.

— Да, но пусть прежде отдаст свой плащ.

Присоединяя движение к словам, любитель, разыгрывавший роль ночного вора, протянул руку и, прежде чем незнакомец успел отскочить назад, схватил плащ, закутывавший его с ног до головы, и сильно потянул к себе. Плащ, крепко застегнутый, не сорвался, но раздвинулся и открыл часть костюма, который он должен был скрывать.

— Черт побери, господа, славная находка! Это какой-то фигляр с Сен-Жерменской ярмарки!

Незнакомец вырвал свой плащ, отступил на шаг, и выражение бешеного гнева промелькнуло в его зеленых глазах.

— Берегитесь, господа, — сказал он все тем же измененным голосом и грозным тоном и все не приподнимая головы. — У меня есть шпага.

Громкий хохот, вырвавшийся у всех троих, встретил эти грозные слова.

— И у нас есть шпаги, — отвечал тот, голос которого в первую минуту сделал такое сильное впечатление на незнакомца, который казался и моложе, и пьянее из всей шайки. — Никто из нас никогда не прятал своей шпаги. Господа, проучим того, кто осмеливается говорить нам о шпаге!