Читать книгу "Бассейн в гареме - Наталья Александрова"

Антон Филаретович посмотрел в глазок и, узнав племянника,загремел замками и засовами. Для старика, владевшего одной из самыхзначительных частных коллекций в городе, английский принцип «Мой дом – моякрепость» был не пустым звуком.

– Здравствуй, Васенька, проходи! – Старикпосторонился. – Если не возражаешь, выпьем чая на кухне, а то в гостиной уменя офорты разложены, примоститься негде.

– Хорошо, дядя Тоша, – молодой человек бросилвзгляд на свое отражение в ампирном зеркале, пригладил волосы и пошел покоридору, – я вам конфет принес, грильяж, вы любите.

На кухне тоже трудно было примоститься: все свободноепространство занимали немецкий фарфор, китайская керамика, альбомы репродукцийи специальные монографии. Смахнув со стула несколько книг, Антон Филаретовичусадил племянника, включил электрический чайник и с гордостью показал накрасующуюся в центре стола невзрачную темно-коричневую чашку:

– Посмотри, Васенька, какая прелесть.

Вася пожал плечами. Коллекционер взглянул на него с сожалениеми проговорил:

– Жаль, что ты слеп к прекрасному… Это японская чашкадля чайной церемонии, так называемый «черный раку». Шестнадцатый век. СтарыйЛевантович отдал ее мне, зная мою любовь к восточной керамике. Посмотри, какона совершенна! В ней воплощены все четыре принципа японской эстетики – саби,ваби, югэн и сибуй, то есть простота, целесообразность, недоговоренность ипервозданность.

– Дорогая? – осведомился практичный Василий.

– Почему ты все меришь только деньгами? – Дядяпоморщился, но тут же добавил: – Но вообще-то она очень дорогая, не меньшепятидесяти тысяч…

– Долларов? – присвистнул племянник.

– Ну не тугриков же!

– Что же Левантович ее отдал?

– Не все измеряется деньгами! – повторил старик спафосом. – Впрочем, вашему поколению этого не объяснить. Левантовичумирает, ему осталось не больше месяца. Падчерица у него – невероятная стерва,распродаст коллекцию раньше, чем его похоронят. Вот он и хочет, чтобы хотьчто-то попало в хорошие руки…

Кстати, дядя Тоша, – Василий заговорил нарочито нейтральнымтоном, но голос его предательски дрогнул, выдавая волнение, – ты не мог бывыручить меня деньгами? Я попал в чрезвычайно неприятную историю…

Антон Филаретович заметно побледнел и напряженным голосомсказал:

– У меня нет денег!

– Да брось, дядя! – Вася огляделся и с фальшивымдружелюбием воскликнул: Ты же отличный старикан! И все время покупаешь своичерепки, картины и прочую рухлядь! А когда единственному племянникупонадобилось немного денег…

– Немного – это сколько? – спросил коллекционер,вытирая со лба неожиданно выступившие бисеринки пота.

– Ну… не то чтобы совсем немного… я должен одномучеловеку… очень опасному человеку… несколько тысяч…

– Долларов? – испуганно воскликнул старик.

– Ну не тугриков же!

– У меня нет таких денег! – повторил АнтонФиларетович, отводя потемневшие глаза и потирая грудь. – Я очень боялсяэтого… боялся этого, Вася. Многие мои знакомые рассказывали о том, какродственники… доят их, обирают, требуют денег, заставляют продавать коллекции…Я думал, я надеялся, что у нас до этого не дойдет… Ведь коллекция – это вся мояжизнь.

Ну дядя! – Василий говорил с наигранной бодростью,заглядывая в глаза старику. – Никто не покушается на твою драгоценнуюколлекцию. Я просто влип, мне нужны четыре тысячи – и все, они от меня отстанут…

– У меня нет таких денег! – повторил старик.

Лицо его стало еще бледнее, он откинулся на спинку кресла,вынул из кармана трубочку нитроглицерина.

– Видишь, ты довел меня до приступа.

– Ты сам себя довел! – истерично выкрикнулВасилий. – Для тебя твоя поганая коллекция заслонила весь мир! Живешьздесь за десятью засовами, как мышь в сейфе, и ни до чего тебе нет дела! Ты имать мог бы спасти, если бы денег не пожалел! Нашел бы ей хорошего врача,отправил бы за границу…

– Варе никто не мог помочь! – выкрикнул АнтонФиларетович, слепо шаря по столу трясущейся рукой. – Видит Бог, я вседелал для сестры, все, что мог! Болезнь обнаружили слишком поздно, на последнейстадии…

Неловким движением руки старик столкнул лекарство со стола,попробовал нагнуться за ним, но резкая боль в груди помешала, лишила сил.

– Вася, Васенька! – проговорил он изменившимсяголосом. – Помоги мне, подай лекарство…

«Врет все про мать, жадина несчастный, – думалВася, – как узнали, что у нее рак, так он сразу – безнадежно, безнадежно!Для родной сестры денег пожалел…»

Племянник опустился на колени, пошарил под столом и вдругзамер, пораженный внезапной мыслью.

– Оно куда-то закатилось, – сказал он сдавленнымчужим голосом.

– Вызови… вызови «неотложку»…

– Сейчас. – Василий поднялся на ноги, бросиввзгляд на землистое лицо дяди, прошел в прихожую, снял трубку и, прижимаяпальцами кнопку отбоя, сделал вид, что набирает номер. Потом долго иубедительно перечислял в мертвую трубку симптомы дядиного самочувствия, дваждыповторил адрес, вернулся на кухню.

Антон Филаретович дышал медленно и осторожно, как будтоделал трудную и ответственную работу, лицо его заливала мертвенная сераябледность.

– Что… что они сказали? – с заметным трудомспросил он между неровными болезненными вдохами.

– Приедут, скоро приедут! ответил племянник снеестественным энтузиазмом. – Потерпи еще полчаса.

– Пол… полчаса… это много… – проговорил старик,превозмогая боль. – Посмотри еще… на полу… может быть, найдешь…

Василий снова встал на четвереньки, нашел трубочку лекарстваи затолкал ее поглубже, еще пошарил под столом и выбрался красный и смущенный.

– Нет, не могу найти!

– Ты… ты… не врешь? – В выцветших глазах старикаслабой искрой вспыхнула подозрительность. – Посмотри… в кабинете… вписьменном столе… там есть еще… нитроглицерин… – И добавил слабым голосом вспину уходящему племяннику: – Ничего… больше там… не трогай…

Василий вошел в кабинет, выдвинул верхний ящик, сразу увиделлекарство, но и не подумал доставать его. Один за другим выдвинул остальныеящики, равнодушно перерыл письма, документы, наткнулся в глубине второго ящикана тощую пачку долларов, пересчитал, пренебрежительно скривился и сунул деньгив карман. Такая сумма никак не решала его проблем.

– Что… что ты делаешь? – донесся с кухнисдавленный дядин голос. – Почему… почему ты не идешь?