Читать книгу "Лодейный кормщик - Евгений Богданов"

Двинский воевода Алексей Петрович Прозоровский пребывал в великих заботах. Указом царя Петра Алексеевича, получившего от верных людей известие о том, что шведы собираются напасть на Архангельск и закрыть ворота Российского государства в Европу, воеводе предписывалось немедля принять меры, с тем чтобы враг, ежели сунется на Двину, получил решительный и хорошо организованный отпор.

Царь тревожился не напрасно. Архангельский порт стал оживленным пунктом торговли России с заграницей. Сюда во время навигации приходили иностранные корабли под голландским, английским, датским, шведским и французским флагами.

В 1689 году начались и торговые отношения Пруссии с Россией.

В летнее время город на Северной Двине наводняло московское, ярославское, костромское и другое купечество, привозившее на ярмарки свои товары. Янтарное русское зерно заполняло трюмы заграничных шхун, барков, бригов и баркентин, пришвартованных к деревянным причалам напротив гостиных дворов. Иностранцы, называемые русскими общим именем «немцы» — будь то голландцы или французы, шведы пли норвежцы, — покупали смоленский воск и болховскую юфть, стародубскую пеньку и вязниковское льняное полотно, симбирское сало и суздальские холсты, сибирские меха и городецкие рогожи. Все это в обмен на английские и брабантские сукна, сахар, писчую бумагу и бархат с камкой, красную брусковую медь, драгоценные камни, пряденое золото и тонким заморские вина. На черную икру, смолу, поташ и шелк казна приобретала пушки, ружья, порох для войска.

Торговля вдохнула жизнь в обширный лесной беломорский край и родила подсобные промыслы: лоцманский, извозный, бочарный и грузчицкий — дрягильный.

Город стал колыбелью отечественного парусного судостроения. На стапелях только что созданной баженинской верфи на Вавчуге, что напротив Холмогор, строились торговые суда.

На острове Соломбала, близ Архангельска, весной 1700 года под руководством искуснейшего мастера Избранта, присланного Петром, было заложено на новой верфи шесть кораблей одновременно.

Война со Швецией грозила разором этому краю и всем планам дальновидного Петра на Севере, и не случайно письмо царя было полно тревоги. Петр Алексеевич распорядился укрепить артиллерией и ратными людьми городской берег, где стоял Архангельск с его гостиными дворами, английской, голландской да русской пристанями, живее строить Новодвинскую крепость на острове Линской Прилук, в судоходном Березовском устье, где проходил главный стреж-фарватер.

Петр повелел «засорить» Пудожемское да Мурманское устья, набив камнями и затопив старые суда, послать на берега, на острова стрельцов с пушками, окопаться там, снарядить брандеры[1]и быть готовыми к встрече неприятеля.

Двинская дельта обильно испещрена островами и островками, многими протоками, рукавами, и, чтобы оборонить ее, требовались немалые силы, недюжинное воинское и саперное искусство, которыми Прозоровский отнюдь не отличался. Воевода был самолюбив и крут не на дела, а на расправу с подчиненными. Царь это знал, и потому негласно назначил советником в военных, гражданских и строительных делах опытного и деятельного архиепископа холмогорского и важеского Афанасия, искренне заинтересованного во всех реформах и нововведениях царя.

Петр хорошо узнал Афанасия, когда тот сопровождал его при поездке в Соловецкий монастырь в мае 1694 года. Это было второе посещение царем Архангельска. Тогда на Соломбальской верфи был построен к приезду царя первый корабль. Петр Алексеевич прибыл из Вологды на двадцати двух стругах со свитой и солдатами-гвардейцами, которые должны были служить экипажами на новых кораблях. Царские струги торжественно причалили к Мосееву острову.

Едва успев отдохнуть с дороги, Петр Алексеевич поспешил в Соломбалу и двадцатого мая под пушечные залпы спустил на воду коммерческий парусник «Святой Павел».

Потом на яхте царь отправился на Соловки, попал в сильный шторм в Унских Рогах, близ Пертоминского монастыря, едва спасся.

В этих поездках Петр достаточно хорошо изучил Двинское устье, а заодно и Афанасия.

Ранней весной 1701 года к острову Линской Прилук то и дело подходили весельные и парусные суда — кочи и баркасы с тяжелыми грузами. Везли кирпич и известь, топоры и лопаты, кованые в архангельских и соломбальских кузнях железные поделки, муку, крупу, соленую рыбу и другой провиант для работных людей. Специальным царским приказом к строительству крепости на острове привлекались семь городов — Устюг Великий, Вятка, Соль-Вычегодская, Тотьма, Кеврола, Чаронда и Мезень. Около тысячи восьмисот каменщиков, плотников, землекопов и иных мастеровых на берегу Прилука, напротив судоходного фарватера, заложили Новодвинскую крепость.

Сюда прибыл сведущий в строительных делах расторопный стольник Селиверст Иевлев для надзора за постройкой крепостных сооружений и за работными людьми. Возводил крепость инженер Егор Резен. Солдатский голова Животовский организовал охрану будущего сооружения и Березовского устья. Солдаты установили на Линском Прилуке три артиллерийские батареи. Пятнадцать орудий были поставлены на острове Маркове, по другую сторону Малой Двинки. Под началом Животовского было четыреста солдат.

Не забыли и других, удаленных от Архангельска важных беломорских пунктов — Кольского, Кемского, Мезенского острогов и Соловецкого монастыря. Всюду разослали из Холмогор воинские отряды. На всех берегах трепал стрелецкие кафтаны, беломорский ветер-свежак.

С острова Мудьюг лоцманы, а по-старинному, по-поморски — корабельные вожи, в обязанности которых входило встречать и провожать иноземных гостей, были переведены на остров Марков. Оставлять лоцманскую службу — лоцвахту — в отдаленном и незащищенном месте было рискованно. На Мудьюге жил лишь небольшой воинский караул.

Прозоровский и Афанасий в короткое время выполнили большую часть распоряжений Петра. Обоих теперь тревожила охрана незащищенного города.

Майским вечером воевода и архиепископ неторопливо шли по берегу Двины. Половодье спало, но река оставалась широкой, многоводной, и даже под ослабевшим к вечеру ветром-полудником по ней катилась зыбкая крупная волна. У пристани стояли купеческие суда — две лодьи, рыбачьи шняки и карбасы. На судах было пусто, одиноко маячили на палубах лодей только вахтенные.

Пустынно было и на берегу. Возле амбаров и складов со смолой и канатами не видно подвод, не слышно обычного галдежа извозчиков да приказчиков. Лишь, позевывая, ходили сторожа с бердышами, ожидая смены.

Прозоровский, в кафтане немецкого покроя, русской собольей шапке, осторожно ступал шевровыми сапогами по дощатым мосткам. Мостовая была неровная, и воевода боялся оступиться. Афанасий важно постукивал по доскам можжевеловым посохом с блестящим серебряным набалдашником, еле умещавшимся в руке. Посох был крепок и тяжел, и хватка у архиепископа была крепкой и надежной. Иногда Прозоровский и Афанасий шли в ногу; рядом со щегольским шевровым сапогом воеводы, сшитым впритирку, по мерке, опускался простой, грубоватый, начищенный до блеска яловый сапог архиепископа. Из-под дорогого кафтана тонкого синего сукна у Афанасия виднелась черная шелковая ряса. Архиепископ, пожалуй, единственное духовное лицо в России был брит. Не из прихоти и не из стремления к новой моде, введенной государем. Однажды в Москве, в жарком богословском споре, старообрядец Никита Пустосвят, придя в неистовство, отхватил холмогорскому владыке половину бороды. Волей-неволей теперь приходилось бриться. — Да-а-а, Алексей Петрович, от шведов всего можно ожидать, — продолжая начатый разговор, говорил архиепископ. — Сюда они припожалуют непременно. К тому дело клонится. — Знать бы когда, — сказал Прозоровский. — То ведомо одному государю. Не напрасно он так печется о бережении устья Двинского. А у нас с тобой город обнажен, яко сирый и убогий нищий на ветру, на голом месте… — Ратных людей не хватает! — отозвался воевода угрюмо. — Всех распихали по островам. Где возьмешь солдат? Где пушки? Кабы могли — сами бы отливали. В одном только Березовском устье их поставлено три десятка. А тут, — воевода кивнул на каменные стены гостиных дворов, — сто пищалей[2]для обороны города мало. Ох, мало!