Читать книгу "Люди ПЕРЕХОДного периода - Григорий Ряжский"

Первым неладное почуял Парашют. Кстати, имя это он получил от Ленуськи, которая, будучи в ту пору женщиной чрезвычайно терпимой, да и во всех остальных смыслах просто милейшей, с первых же его полётных опытов не стала препятствовать этим необыкновенно затяжным прыжкам со шкафа на диван, когда котёнок, приземлившись, вонзал острейшие когти и как бы тянул на себя, выдирая из гобелена разноцветные нитки, невидимый парашют — в попытке собрать его в невесомую кучку.

Гобеленовую обивку, как вскоре и весь этот испанского производства диванчик, целиком, мы мысленно списали, не сговариваясь и не сожалея, и окончательно отдали на растерзание Парашюту. А что делать — за неимением прочих этот единственный ребёнок в нашей небольшой семье вполне мог позволить себе любое безобразие, какое только могло залететь в его кошачий ум.

Да и рос он быстро, потому что хорошо питался и в этом смысле не знал ни малейшего отказа. Да и с какой стати отказывать? Ежедневный саквояжик, набитый по самую защёлку ценными остатками ресторанного производства, доставлял к его ночному столу лично я сам, и сам же раскладывал угощенье в три-четыре разные мисочки. Ну сами посудите — как можно, к примеру, кусочек нежнейшего «Filet de poulet en pâte»[2]соединить в пространстве одной, пускай даже кошачьей, посуды с порцией абсолютно непочатого десерта типа «Flan de fromage avec la purée de framboise»[3], причём взятого не от края запечки, а выуженного из самой воздушной середины лотка.

Не выказав хотя бы единожды звериного протеста против предлагаемого мною меню, Парашют досрочно, что туловищем, что ленивыми, но пронзительно острыми мозгами, вызрел в величественного зверя, состоящего из солидного мехового торса, серого, перепоясанного равномерно расположенными по нему чёрными полосами, и громадной мудрой головы с заплывшими от неизбывных наслаждений глазами и топорщащимися в стороны жёсткими усами. Четыре явно коротковатые для такого могучего сооружения пушистые конечности, оканчивающиеся мягкими, в розоватую крапинку, неслышными подушечками, и пышный светло-серый хвост завершали картину нашего семейного благополучия. Мы — это любящие супруги с уже приличным стажем Герман и Елена Веневцевы.

В отличие от меня, усреднённого спроса и средней комплекции мужчины, нажившего по возрасту сороковник, по здоровью — парочку не слишком обременительных болячек, по жизни — кой-какую, тут и там, недвижимость и несколько банковских счетов туманного содержания — по состоянию душевного равновесия, Ленка, начиная с малых лет, подобной усреднённостью не страдала и в эту сторону не думала вообще. Она всегда была яркой, умной и хорошей. Такой она и продолжала оставаться все эти годы, несмотря на многочисленные проблемы, что начались когда-то и не отступали так или иначе вплоть до самого расцвета нашего семейного предприятия. Возможно, она уже тогда, в самом начале, в наши первые с ней совместные дни и ночи, была излишне хороша для такого дядьки, каким я когда-то не был, но со временем стал. Тем, каким сделался, привыкнув к счастью жить при ней и при нашем деле, как и к мысли о том, что рядом со мной всё давно уже выложилось в картину понятную и надёжную, без вытянутых до упора нервов, без дурных, отвлекающих от дела мыслей, без отчётливых желаний перемен к лучшему — и потому без особых затей, принуждающих выдумывать всё новые и новые рецепты избавления от них же. Но сколько бы я об этом ни думал и сколько бы попутных глупостей ни сотворял по мере врастания в нашу с Ленкой любовь, я так и не нашёл ответа на главный вопрос — отчего она, эта обворожительная умница с ясной головой, наплевав на прочие благовидные варианты, первой сделала движение в мою сторону, первой из нас двоих вполне внятно и недвусмысленно обозначила намерения относительно моей ничем не выдающейся персоны; зачем ей, точной в словах и щедрой в мыслях, понадобился этот бахвал, этот не первой свежести пацан с замашками бонвивана и без явных возможностей их осуществить. Единственное качество, каким я в ту пору обладал, если уж по большому счёту, — это умение стебаться и ёрничать по любому поводу и придумать себе пожрать, соорудив чего-нибудь вполне съедобное практически из ничего.

Я часто думаю, удивляясь самому себе, — откуда чего берётся?! Нет, правда, отчего так случается в жизни, что вполне обычный человек, без особых амбиций и устремлений, без заметно выраженных талантов и привлекающих общее внимание интересных наклонностей, без любопытных для других черт характера, без престижного, в конце концов, не случайно полученного образования… Короче, отчего такие невидные парни, как я, могут вдруг вовлечь в свою орбиту таких женщин, как она, моя Ленуська, хотя потом они же и становятся невольными заложницами собственной жизни с этими мужиками, определённо недотягивающими до них ни умом, ни интеллектом, ни тягой к подлинной культуре, как, впрочем, и всеми остальными человечьими качествами. Включая деловые.

Так вот, дальше про Парашюта.

Раньше, помню, не бывало дня, а точнее ночи, чтобы этот наглый, хитрый, но и невероятно нежный раздолбай из породы беспардонных котовых не вскарабкивался на нашу с Ленкой постель и, дождавшись момента, пока я начну проваливаться, не принимался бы елозить по мне поверх одеяла, выбирая себе для сна закуток поуютней. В итоге устраивался, как всегда, без неожиданностей — с моей стороны, ближе к животу, чтобы мне было неудобней поворачиваться во сне, зная, что могу по неосторожности задеть этого негодяя или даже чувствительно придавить ему что-нибудь важное согнутой в колене правой ногой.

А ещё раньше, в самом начале своей жизни у нас, похожие манипуляции он проделывал с Ленкиной стороны, избегая соваться на мою мужскую половину, и не мне, а ей приходилось тогда соблюдать известную осторожность, дабы не причинить котёнку невольных увечий. Но в какой-то момент всё словно отрезало. И эта перемена случилась уже вскоре после того, как моя любимая жена подобрала в соседнем дворе и притащила к нам в дом этого полосатого, пахнущего подвалом, кислым молоком и немытой шерстянкой заморыша.