Читать книгу "Между матросами - Константин Михайлович Станюкович"

К. Станюкович

Между матросами

Изданіе С.-Петербургскаго Комитета Грамотности, состоящаго при ИМПЕРАТОРСКОМЪ Вольномъ Экономическомъ Обществѣ.

С. -ПЕТЕРВУРГЪ.

Типографія П. П. Сойкина. Стремянная ул., 12.

1895 г.

I

Клипер[1] медленно подвигался, держась почти против ветра под уменьшенными парусами. Покачивало таки порядочно. Шел дождь. Горизонт вокруг затянулся мглой, и по нависшему мутному небу носились черные, клочковатые облачка. Ветер дул порывами; то затихнет, то вновь заревёт, проносясь заунывным воем в намокших снастях.

Уж целую неделю не выглядывало солнышко. По счислению, мы считали себя в ста милях от Гонконга[2], и рассчитывали подойти к нему к полудню следующего дня.

Кутаясь в просмоленные парусинные пальтишки, матросы не отходят от своих снастей, перекидываясь изредка отрывистыми замечаниями о погоде, и встряхиваясь, как утки, от воды. Вахта[3] выдалась беспокойная. Приходилось быть постоянно на чеку для встречи часто налетавших порывов ветра.

На мостике, одетые в дождевики, с короткополыми зюйдвестками[4] на головах, стоят капитан и вахтенный офицер. Капитан совершенно спокоен; молодой офицер несколько возбужден. Первый раз в жизни ему доводится править такую бурную вахту, распоряжаясь самостоятельно. Ему и приятно, я жутко, и в то же время досадно, что капитан часто выходит на верх, словно не доверяя осмотрительности молодого офицера, считающего себя уже опытным моряком после перехода Атлантического и Индейского океанов.

Капитан, переживавший в молодости точно такие же чувства, отлично понимал состояние юноши-офицера и не вмешивается в его распоряжения, хотя и зорко наблюдает за всем. Особенно часто и пристально всматривается он в горизонт.

Вон там, на склоне неба, что-то чернеет, растет в грозовую тучу и, отделившись от горизонта, серым, быстро движущимся, широким столбом приближается к клиперу с наветренной стороны.

Это несется шквал с дождем.

Громким, через чур громким, слегка дрожащим голосом, офицер несколько рано командует убрать паруса и, стараясь подавить волнение, невольно охватившее его при виде грозного шквала, принимает небрежную посадку лихого, ничего не боящегося моряка.

Паруса взяты «на гитовы» (убраны), и маленькое судно с оголенными мачтами готово к встрече врага, представляя его ярости меньшую площадь сопротивления.

Срывая и крутя перед собой седые гребешки волн, шквал бешено нападает на клипер, охватывая его со всех сторон проливным дождем и мглой. Яростно шумит он в мачтах, гудит во вздувшихся снастях, кладет судно на бок и несколько секунд мчит его с захватывающей дух быстротой, так что кругом видна только одна кипящая пена.

Шквал пронесся, и мгла рассеялась. Клипер приподнялся и пошел тише. Некоторые из молодых матросов, преувеличившие в страхе опасность, набожно перекрестились с облегченным вздохом.

Снова раздается звучный голос вахтенного офицера. Снова натягивают паруса, и клипер по прежнему покачивается с боку на бок на неправильном волнении легонько поскрипывая своими членами.

— Я поторопился немного убрать паруса, Павел Николаевич? — обращается к капитану мичман, несколько смущенный. — Ему кажется, что капитан должен был заметить его трусость перед шквалом.

— Отлично распорядились…молодцом!.. Всегда лучше убраться раньше, чем позднее! — проговорил с обычной приветливостью капитан и, спускаясь вниз, прибавил:

— Если засвежеет — дайте знать… Впрочем, навряд-ли засвежеет. Барометр поднимается.

II

В то самое время, как наверху посвистывал ветер и усталые, измокшие под дождем вахтенные матросы мечтали о смене, подвахтенные отдыхали внизу. Время было послеобеденное, и матросы безмятежно спали. Все пространство кубрика[5] и нижней палубы, все укромные местечки около мачт и трубы были заняты лежащими в растяжку людьми. Несмотря на парусинные «виндзейли»[6], пропущенные сверху в открытые люки для притока свежего воздуха, в палубе стоял тяжелый запах. Пахло жильем, сыростью и смолой. Громкий храп шести десятков матросов, только что плотно пообедавших, раздавался на все лады из конца в конец.

Не все, впрочем, спали. Некоторые из матросов, «похозяйственнее», воспользовавшись досугом, справляли свои делишки: кто чинился, кто точал сапоги, кто занимался шитьем. Несколько человек сушили у «камбуза» (судовая кухня) смокшие пальтишки, слушая, как вестовые, перемывавшие тарелки, рассказывали офицерскому «коку» (повару) о том, что господа «ноньче очень одобряли» обед.

— Только один Мурашкин фыркал… Он уж у нас завсегда; что ни подай, все: «фуй» да «фуй»! Одно слово «фуйка»! — насмешливо заметил один из вестовых.

— «Фуйка» и есть! — повторили вестовые, и все засмеялись, видимо довольные прозвищем, которым они окрестили младшего штурмана за его постоянное привередничанье, вызываемое не столько недовольством, сколько желанием показать, что он обладает тонким вкусом.

— На берегу, поди, трескал подошву под соусом из водицы и облизывался, а теперь фордыбачит, — сердито проговорил повар. — И хучь бы толк в кушанье понимал, а то так только… Так прочие были довольны?

— Очинно даже довольны…Старший офицер два раза жаркова накладывал… Скусное, говорит… А дохтур пирожки хвалил… С десяток их слопал Карла Карлыч!

Уютно примостившись у трубы и упираясь босыми ногами в плинтус машинного люка, пожилой рябоватый матрос с серьгой в ухе, с сосредоточенным, строгим видом облаживал новый парусинный башмак, напевая себе под пос приятным голосом какой-то однообразный, заунывный мотив без слов. Пр временам он оставлял работу и, оглядывая со всех сторон здоровенный башмак, любовался им с чувством удовлетворения, выражавшимся тихой улыбкой в чертах его загорелого, мужественного лица. Затем лицо его снова принимало обычное выражение строгого спокойствия человека, видавшего виды, и он принимался работать и подпевать, ухитряясь искусно строчить, несмотря на качку. Это — Василий Федосеич Федосеев, исправный матрос, пошедший третий раз в «дальнюю», влиятельный среди команды. В знак уважения его все зовут Федосеичем, хоть он и не ундер.

Рядом с ним, лежа навзничь с раскинувшимися по бокам руками, сладко храпел молодой, черноволосый, плотный матрос Аксенов, из рекрут, первый раз попавший в море. Он был из одной деревни с Федосеичем и в качестве земляка пользовался покровительством бывшего односельца, не забывшего еще деревни и любившего поговорить о ней с молодым матросиком.

Громко всхрапнув, Аксенов вдруг проснулся. Его румяное, здоровое курносое лицо, блестевшее масляным налетом, улыбалось еще сонной улыбкой, которая бывает у людей после приятных сновидений. Он потянулся, сладко позевывая и щуря свои большие тюленьи глаза и, повернув голову, стал смотреть, как Федосеич работает.

— А важные башмаки будут, — промолвил, наконец, он.

— Чего не спишь? Спи себе знай, Ефимка! Еще не свистали вставать. Ночью на вахте не разоспишься… Лучше загодя отоспись! — ласковым тоном проговорил Федосеич,