Читать книгу "Дневники Клеопатры. Восхождение царицы - Маргарет Джордж"

Тепло. Ветер. Танцующие голубые воды, плеск волн. Я вижу, слышу, ощущаю их в блаженном спокойствии. Ощущаю даже легкий привкус соли на губах там, где на них попали мельчайшие брызги. А еще ближе чувствую обволакивающий, убаюкивающий запах матери — она прижимает меня к груди и своей ладонью прикрывает мои глаза от солнца. Лодка мягко колеблется, а мать баюкает меня, так что я покачиваюсь в двойном ритме. Это навевает сон, а плеск воды вокруг словно оборачивает мой слух мягким успокаивающим одеялом. И вся я окружена заботой, любовью, лаской. Я помню. Я помню.

А потом… Воспоминание разорвано, перевернуто так же, как перевернулась лодка. Моя мать исчезла, а я барахтаюсь в воздухе, подхваченная чужими грубыми руками. Они схватили детское тельце так крепко, что мне трудно дышать. И плеск — совсем другой, страшный… Я до сих пор слышу этот всплеск и краткие удивленные крики.

Говорят, что я никак не могу этого помнить — мне не было и трех лет, когда мать утонула в гавани.

— Ужасный несчастный случай, да еще и в такой спокойный день, как это вообще могло случиться? Может, лодку повредили? Или кто-нибудь толкнул?.. Да нет, просто она попыталась встать, поскользнулась, потеряла равновесие и упала в воду, а плавать-то она не умела, но мы тогда об этом не знали. Когда узнали, было слишком поздно. Почему же она так часто выходила в море? Так ведь она любила все это, душенька, бедная царица, любила эти цвета и звуки…

Тогдашний ужас словно заключен в ярко-голубой шар: всплеск, брызги, истошные вопли служанок на борту лодки. Говорят, кто-то прыгнул в воду, чтобы помочь царице, и неудачливого спасателя затянуло под днище следом за ней. Вместо одной жизни потеряны две. А еще говорят, будто я верещала, билась, норовила броситься за матерью — и бросилась бы, когда бы не сильные руки няньки, успевшей схватить меня.

Я помню, как меня уложили на спину и удерживали в этом положении так, что я видела лишь внутреннюю сторону балдахина. На ней отражалась блестящая голубизна воды, а я никак не могла освободиться от хватки чужих рук.

Испуганного ребенка следовало бы успокоить, но они и не пытались. Все были слишком озабочены тем, чтобы не дать мне вырваться. Они уверяют, будто и этого я не могу помнить, но я помню. Помню себя вырванной из материнских рук, выставленной напоказ, распластанной в наготе на скамье прогулочной ладьи. Меня держали сильные руки, в то время как суденышко спешило к берегу.

Несколько дней спустя меня перенесли в большую гулкую комнату. Свет, кажется, лился туда со всех сторон, и так же со всех сторон веял ветер. Это комната внутри здания, но мне кажется, будто я нахожусь под открытым небом, ибо это особое помещение предназначено не для человека, а для божества: храм Исиды. Нянька подводит меня — а точнее, чуть ли не волочит за собой — по блестящему каменному полу к огромной статуе.

Постамент настолько велик, что мне трудно разглядеть само изваяние. Я вижу лишь две белые ступни и нечто, вздымающееся ввысь. Лицо теряется в тени.

— Положи цветы к ее ногам, — говорит нянька и дергает меня за руку, сжимающую букетик.

Мне жалко расставаться с цветочками и совсем не хочется куда-то их класть.

— Это Исида, — тихо говорит нянька. — Посмотри на ее лицо. Она смотрит на тебя. Она позаботится о тебе. Теперь она — твоя мать.

Неужели? Я пытаюсь рассмотреть лицо, но оно так высоко и далеко от меня. И оно совсем не похоже на лицо моей мамы.

— Отдай ей цветы, — подсказывает нянька.

Я медленно поднимаю руку и возлагаю свой маленький дар на краешек пьедестала, куда могу дотянуться. Потом смотрю вверх — в надежде увидеть, как статуя улыбается.

И воображаю себе эту улыбку.

Так, Исида, я стала твоей дочерью в тот день.