Читать книгу "Антология русского советского рассказа (60-е годы) - Берр"

«АНТОЛОГИЯ РУССКОГО СОВЕТСКОГО РАССКАЗА»

(60-е годы)

Составитель, автор вступительной статьи и примечаний А.П. Ланщиков

 Александр Вампилов, Сергей Залыгин, Юрий Нагибин, Сергей Никитин, Михаил Рощин, Владимир Солоухин, Федор Абрамов, Андрей Битов, Николай Евдокимов, Юрий Казаков, Виктор Конецкий, Владимир Лидин, Майя Ганина, Георгий Семенов, Руслан Киреев, Андрей Скалон, Анатолий Ткаченко, Эдуард Шим, Глеб Горышин, Виктор Лихоносов, Ирина Стрелкова, Виктор Потанин, Александр Яшин, Константин Воробьев, Константин Паустовский, Юрий Трифонов, Виктор Астафьев, Сергей Воронин, Валентин Распутин, Василий Шукшин, Василий Белов, Даниил Гранин, Виктор Курочкин, Иван Соколов-Микитов, Дмитрий Голубков, Юрий Куранов, Евгений Носов.

Штрихи к портрету шестидесятых

I

Литературный процесс шестидесятых как бы незаметно «вылился» из пятидесятых. Новые писательские имена, что появились и привлекли к себе читательское внимание и внимание критики в минувшем десятилетии, а точнее, во второй его половине, теперь стали постоянно фигурировать в литературно-критических статьях. Несколько припоздавшее «фронтовое поколение» — а большинство его представителей дебютировало спустя десять лет по окончании войны, уже перешагнув свой тридцатилетний рубеж, — стало заметно набирать силу. Однако в самом начале шестидесятых «фронтовому поколению» сразу же пришлось потесниться, нет, его не сменило, а именно потеснило (и притом весьма серьезно) более молодое, невоевавшее поколение, обремененное горькими впечатлениями своего военного детства. Сначала его, как и всякое входящее вновь в литературу поколение, в силу естественного восприятия называли — «молодым», а вскоре оно обрело и более отчетливое имя — «четвертое поколение». Тогда были названы и «первое», и «второе», и «третье» поколения, но эти обозначения как-то сразу отпали, не привились, а бот «четвертое поколение» вошло в широкий оборот литературно-критического языка. Термин же «исповедальная проза» выделил произведения ставших быстро популярными авторов этого поколения в особое направление.

В то время многие критики доказывали непричастность «исповедальной прозы» к общему литературному процессу прошлого и настоящего. «На какое-то время, — писал несколько позже критик А. Макаров, — как бы даже две литературы образуются: одна для, так сказать, обыкновенных людей, другая — юношеская, молодежная, да не та поучительно-назидательная, что бывшими педагогами сочиняется, а свойская с а м о р о ж д е н н а я. И это будет литература спорная и спорящая» (разрядка моя.—Л. Л.).

Попутно заметим: в начале шестидесятых годов складывалось мнение, будто новое писательское поколение представляется в нашей литературе исключительно «исповедальной прозой» и ему чужды какие-либо иные эстетические взгляды, иные жизненные идеалы. На самом же деле эстетика и этика «исповедальной прозы» (ее наиболее яркими представителями считались В. Аксенов, А. Кузнецов, А. Гладилин) находила опровержение в литературной практике своего же поколения (Ю. Казаков, Г. Владимов, В. Белов), но это прояснилось несколько позже.

В середине шестидесятых годов критик И. Золотусский, анализируя «исповедальную прозу», приходит к печальному заключению: «Все искали в литературе «современного» — то есть «духа возмущения» по отношению к старому. Объективность, беспристрастность, художество вышли из интереса… Человеческие открытия были редки, человека отстранили дискуссии… Признавая временность «молодой литературы», ее переходность и неутешительную неизбежность ее итогов, мы все же видим в ней действительные черты действительного. О нашем времени будут судить не по ней. Но внимательный историк оценит и ее недолгую жизнь».

Тут, конечно, трудно ручаться за историков, но вот добросовестный литератор, уносясь памятью в ту далекую пору, не должен обойти вниманием и то явление в нашем литературном процессе, которое обозначалось термином «исповедальная проза». И хотя теперь, по прошествии двух с лишним десятилетий, и эта проза, и ее авторы, и их герои заслуженно забыты, мы все-таки не можем игнорировать «ее недолгую жизнь», так как влияние тех или иных литературных явлений отнюдь не всегда равнозначно их подлинному культурному значению.

К «четвертому поколению», которое, как мы уже говорили, и дало так называемую «исповедальную прозу», относили тех, чье детство пришлось на войну. «У нас было нелегкое военное детство, мы знали и голод, и тяжкий, недетский труд», — справедливо писал тогда критик Ф. Кузнецов. Действительно, эта характеристика универсальна для людей «четвертого поколения», однако пользоваться ею нужно было предельно осторожно, потому как трудности трудностям рознь.

Одни в годы войны потеряли отцов, матерей, родной дом и на долгие годы были отлучены от школы и навсегда от детства и юности, пережили страшные годы оккупации, угон на работу в Германию.

Другие, испытывая тяготы военного времени, все же не были выбиты из нормальной жизненной колеи, и жизненный путь этой части «четвертого поколения» оказался все-таки нормальным: школа — институт — работа. Оговоримся: утверждение, что нормальный путь развития («школа — институт — работа») не следует понимать буквально. Здесь имеется в виду не обязательность, а возможность такого пути для всех, поскольку и сейчас не каждый после школы непременно поступает в вуз, но возможность такую, по сути дела, имеет всякий.

После окончания школы или института, как правило, решается вопрос не одного лишь призвания, но и социального будущего. А главным героем «исповедальной прозы» всегда был школьник или студент, и основная его забота связывалась с проблемой получения высшего образования или его работой по окончании вуза.

И тут мы дадим слово одному из героев тогдашнего лидера «исповедальной прозы» В. Аксенова. Молодой выпускник медицинского института Максимов обращается к своим приятелям с такой патетической речью: «Я хочу жить взволнованно! Все равно где, но так, чтобы все выжимать из своей молодости. А будущее сулит сплошную серость. Судьба сельского лекаря. Надо быть честным. Нас теперь научили смотреть правде в глаза».

Нельзя не обратить внимания, как «нетрадиционно» стали интерпретироваться такие гуманитарные понятия, как правда и честность. Герой толкует о правде, чтобы прикрыть разговором о ней своекорыстную ложь. Предположим, что на селе «сплошная серость» и врач там уже не врач, а только лекарь. Однако героя, кажется, не столько волнует вопрос «кем быть», сколько вопрос «как жить», лекарем же с дипломом врача можно стать и в столице.

В том-то и дело, что интеллигент всегда излучал особый духовный свет, который растапливал серость окружающей жизни, интеллигент по своей природе был сеятелем (сеял «разумное, доброе, вечное…»). Если не он станет бороться с серостью окружающей жизни, то тогда, спрашивается, кто же?

Другое дело — интеллектуал, который так боится «серости», — он способен только поглощать свет, а по своим наклонностям он «жнец» с чисто потребительской психологией. И «волнующая» фраза