Читать книгу "Идеалист - Владимир Григорьевич Корнилов"

Идеалист

Роман

Идеалист - человек

стремящийся к идеалу

Романтикам XX и XXI веков

посвящается

Корнилов Владимир Григорьевич родился 22 марта 1923 года в Ленинграде. Участник Великой Отечественной войны. В Белоруссии под Витебском, получил тяжёлое ранение, лишился обеих ног. Вернулся к жизни.

Окончил Литературный институт им. Горького в Москве.

Автор романов «Семигорье», «Годины», повестей «Лесной хозяин», «Искра», рассказов, очерков. Лауреат Государственной премии России.

С 1952 по 1959 год возглавлял Куйбышевскую, и с 1961 по 1987 – Костромскую писательские организации.

Роман «Идеалист», созданный долголетним трудом, затрагивает нравственную жизнь России второй половины ХХ века. Роман завершает судьбы героев «Семигорья» и «Годин».

Автор живёт и работает в Костроме.те сюда краткую аннотацию

ПОСЛАНЕЦ АНТИЧНОГО МИРА

− Что есть Кентавр?!.

− О, в этом образе великом

Сокрыта Тайна бытия,

и Человека тоже!..

1

Кентавр осторожно, как-то даже деликатно переступил всеми четырьмя своими копытами. И все-таки шаткие доски пола обычной городской квартирки заскрипели под тяжестью его тела. Смущенно он покачал головой, с той же осторожностью оперся рукой на стоящее у стены пианино. Закурчавленные темные волосы спадали ему на плечи, закрывали до бровей лоб. Несколько суженное к низу лицо, окаймленное такой же закурчавленной бородой, выражало раздумье, как будто явившись без зова в чужой дом, он еще не решил, как поступить: начать ли разговор с хозяином квартиры, удивленно на него взирающим из дверей соседней комнаты, или молча отбыть в свое внеземное обиталище, предоставив человеку самому разбираться в хитросплетениях бытия. Кентавр как будто знал, что человек, изумленно его разглядывающий, явно запутался в сложностях своей семейной жизни, хотя не был юнцом по возрасту, достаточно пожил, многое испытал.

Рядом с домашним пианино Кентавр казался огромным, чужим в скромном интерьере комнаты, и Алексей Иванович Полянин, пораженный столь неожиданным явлением, не мог взять в толк, как и зачем явился к нему посланец из далекого античного мира. Правда, последнее время много думал он о загадочном образе самого Кентавра, но чтобы вот так, в яви увидеть его, да еще у себя дома, и помыслить не мог!.. Раздумье на плоском, как будто даже вогнутом лице Кентавра сменилось сочувствием, какой-то даже живостью от определившегося намерения. Он вздохнул, с чисто человеческим участием сказал негромко:

− Не удивляйтесь, немолодой уже человек. Мы несколько отличаемся по форме, − он рукой огладил свой конский круп. – Но опыт долгой моей жизни убеждает, что суть моя и ваша – едина. От юности до нынешней вашей зрелости я был рядом с вами, даже больше, − я был вами, и вы были мной. С грустью наблюдал я, как мечется общий наш дух между разумом и страстями, заложенными по воле Богов вот в этом трудно управляемом теле.

– На этот раз Кентавр провел рукой по выпуклому, лоснящемуся шерстью боку.

− Должен признаться, что мои попытки, растянутые по времени в двадцати веках, не принесли, при данном мне разуме, победы над дикостью моего тела. При всем старании, даже с помощью мудрой Афины Паллады, я не сумел вытянуть себя из этой вот конской шкуры.

Я теряю веру в возможность полного очеловечивания человека.

Мне кажется, и вы слишком обольщаетесь возможностями людских сообществ, в том числе, и такой малой составной их, коей является семья. Семейное благополучие! Семейное счастье! Неосуществленная мечта сотен поколений! Вы жестоко обманываетесь, немолодой уже человек, уповая на прозорливость и силу разума в неподвластной стихии семейных отношений. Любая из женщин – это стихия чувств, неутолимая жажда ласк, беспричинность обид, своевольные порывы в никуда. Как все это уложите вы в разумный порядок своей жизни, отвечающий вашим мужским, житейским и творческим потребностям? Как? Сила здесь бессильна. Логика смешна. Мольбы, уговоры – напрасны! Обиды и злость – это бумеранг, ответно бьющий по вашему достоинству. Как сотворите вы гармонию там, где властвует чувственный хаос женщины? Немыслимо! Нет, мыслимо, но не осуществимо.

Есть одна, только одна сила, способная помочь одолеть еще никем неодоленное. Сила эта – любовь. Не страсть, а любовь. Всепонимающая, возвышающая – очеловеченная любовь!

Увы. Говорю «увы», потому что в прошлые века подобная любовь рождалась только в воображении поэтов. Допускаю, в нынешние времена в несколько возросшей силе разума, любовь возможна. Но если где-то среди миллиардов людских существ она и сотворена усилиями двух умных человеческих сердец, она столь же редка, как золотая жемчужина в незримых глубинах океана.

Допустим, вас одарили Боги, из миллионов возможностей, случавшихся в вашей жизни, вы, наконец, извлекли из глубин бытия ту, единственную Женщину, которая может одарить вас самоотреченной любовью. Но и тогда вряд ли удастся вам вкусить из чаши человеческого счастья. Из Женщины вам еще надо сотворить свою Галатею, очеловечить ее, к тому же очеловечить свои чувства к ней. Вы удивлены? Ваш ум недоверчив, даже насмешлив? Напрасно. При подобном состоянии ума вы можете потерять еще не обретенное. – Кентавр, переступая четырьмя своими ногами, осторожно прошелся по комнате, скрипя усохшими половицам, остановился перед пианино, изящным движением руки, как делают это искушенные в музыке маэстро, поднял крышку.

− Я не могу убедить вас логикой ума. Попробую сказать о сложностях, ожидающих вас в семейной жизни, языком музыки, выразительницей чувств. В вашу жизнь избранная вами женщина входит, как этот вот, полный таинств инструмент, - голос Кентавра неожиданно потеплел от трепетного ожидания музыкальных аккордов. – Инструмент к вам явился, занял в вашем доме отведенное ему место. Он весь в покорном ожидании. Вы подходите. Перед вами семь октав, в каждой из октав семь нот, у каждой ноты, как вы знаете, два полутона. Целый мир, великий и до поры – безгласный! Мир этот может музыкой возвысить вашу жизнь. Но может остаться безмолвным.

Может случится и так, что в упоении властью над обретенным инструментом, вы бездумно ударите по девственно чистым клавишам. В этом случае, звук, извлеченный грубой рукой, не отзовется радостью. И если вы, будете упрямо, своевольно истязать эти чуткие, эти, пока еще покорные вам клавиши, вы не услышите даже отзвука тех мелодий, которые сокрыты в глубинах этого тонкого инструмента. Он начнет фальшивить, в конце концов, заглохнет, станет