Читать книгу "Потопленная «Чайка» - Ордэ Соломонович Дгебуадзе"

Ордэ Дгебуадзе

Потопленная «Чайка»

Повести

Королева утренней зари

Похищение богородицы

Под утро отчаянно зазвонил телефон.

— Извините, что разбудил, товарищ капитан, — раздался в трубке голос дежурного. — Срочное дело.

— Нечего извиняться, говори уж, что случилось!

Уловив легкую дрожь и нотки растерянности в голосе дежурного, я понял: произошло что-то необычное.

— Грабеж в Сионском соборе...

Мне показалось, что обвалился потолок, одно мгновение я вообще ничего не соображал. Потом машинально сел на постели и поглядел на окно: на дворе плавно кружились крупные снежинки, словно белые бабочки.

Дежурный меж тем деловито докладывал:

— Ограбление произошло примерно час тому назад. Злоумышленникам удалось скрыться. — Он, очевидно, хотел добавить еще что-то, обрисовать обстоятельства дела, но я, не дожидаясь подробностей, кинул трубку на рогатый рычажок аппарата и вскочил с кровати.

Сионский собор!.. Драгоценная церковная утварь, золотые и серебряные оклады икон, наконец сами иконы — бесценные творения древних мастеров! Интересно, что именно стало добычей преступников?

Снова заверещал телефон.

— Высылаем оперативную автомашину, — сообщил дежурный. — Приказано явиться на место происшествия.

— Пострадавших нет?

— Ранена женщина, служка при храме.

— В таком случае вышлите судебно-медицинского эксперта, — распорядился я.

Календарь на стене показывал: 23 февраля 1934 года.

...Машина резко затормозила у дверей собора, и я сошел на землю. За мной выскочила собака-ищейка, но я понимал, что в такую слякоть все ее усилия будут напрасны — след преступников скрыт мокрым снегом.

Перед собором толпился народ. Любопытные старались заглянуть внутрь, но проем полуоткрытой двери загораживал стоявший на нижней ступеньке лестницы высокий мужчина средних лет. «Из здешних служителей», — подумал я, увидев на нем рясу.

Я направился к дверям, за мной — оперуполномоченный и эксперт научно-технического сектора. Собака осталась с проводником возле машины.

Внутренний зал собора был освещен. Перед средними вратами алтаря стоял, опустив голову, епископ. На низкой скамье возле северной стены сидела пожилая женщина в черном. Я обратил внимание на ее бледность. Женщина опиралась на руку другой — более молодой, но тоже бледной и взволнованной, и что-то беспрерывно шептала, часто мелко крестясь. Невысокий священник шел нам навстречу. Верный профессиональной привычке, я отметил, что у него были длинные до плеч, белые, как снег, волосы и щеголевато подстриженные усы. По виду ему можно было дать за шестьдесят, но румяные щеки и живые серые глазки молодили его. За ним степенно вышагивал чернобородый монах.

Войдя в собор, я прежде всего бросил взгляд на иконостас, но никаких следов ограбления не заметил. Казалось, все было на своих местах. Я даже почувствовал облегчение — может, думаю, и состоялась попытка ограбления, но преступникам помешали, унести ничего не удалось...

— Мы из угрозыска, — обратился я к священнику.

Услышав это, епископ поднял голову, направился к нам и, не торопясь, с достоинством поклонился.

— Ограбили и осквернили святую обитель, дети мои.

Он говорил тихо, сдержанно, но чувствовалось, каких усилий стоит ему скрыть волнение. Обернувшись к иконостасу, он широко перекрестился и сказал: — Прости им грехи, господи, ибо воистину не ведали они, что творили. — Потом, обратясь к священнику, приказал: — Расскажите им, как все случилось. — И так же медленно, не торопясь, удалился.

Почему-то я, да, кажется, и мои товарищи чувствовали себя не в своей тарелке: не так часто случается вести следствие в церкви! Мы стеснялись говорить в полный голос и, сняв форменные фуражки, нерешительно оглядывались по сторонам, словно позабыв, что пришли сюда по оперативному заданию. Седоволосый священник почтительно шествовал впереди, как будто знакомил важных гостей с храмом.

— Вам лучше, сестра Антиса? — спросил он на ходу.

При нашем приближении пожилая монашенка с трудом привстала и в ответ на вопрос священника кивнула головой.

Шум на улице усиливался. Высокий мужчина в рясе с трудом сдерживал людей, — рассвело, и любопытных становилось все больше. Я попросил оперуполномоченного и чернобородого монаха запереть дверь изнутри. Скоро лестница перед собором опустела. Надо было приступать к работе. В случае неудачи необычность задания и обстановки, конечно, не могли послужить мне оправданием.

Я подошел к скамье, на которой сидела пожилая монахиня, и уселся напротив.

— Это представители власти, сестра. Расскажите им все, что произошло с вами, — сказал низенький священник таким тоном, каким говорят взрослые с детьми.

Антиса вздохнула, закрыла на минуту глаза и в ответ на мое приглашение: «Начинайте, пожалуйста!», стала рассказывать:

— Сегодня первый день великого поста, и я пришла раньше обычного...

— Она живет тут же, во дворе, вместе с другими монахинями, — пояснил высокий мужчина, который повстречался нам перед воротами. — Они служат при храме, убирают здесь...

— Я только-только прибрала в алтаре и перешла в ризницу, как услышала — стучат во входную дверь. — Женщина указала рукой на дверь и продолжала: — Я сначала решила не открывать, но стук повторился — громче, сильней, настойчивей. Поднялась я по лестнице и через дверь спрашиваю, кто это, мол, ни свет ни заря шум подымает.

«Я слуга божья, ты не знаешь меня, — слышу я из-за двери взволнованный женский голос. — Я ищу защиты у господа, не то, прежде чем рассветет, погибнет живая душа. Муж у меня умирает, сестрица, моя единственная радость и надежда в мире».

«Чем я-то могу помочь тебе, сестра моя?» — спросила я, а сама чуть не прослезилась, так мне ее жалко стало. А женщина все молит меня: «Впусти в собор, попрошу у всевышнего, может, вымолю помощь себе, грешной». И, слышу, рыдает так горько-горько. Не выдержало мое сердце, открыла дверь. Передо мной — молодая женщина, вся в черном, и красоты неописуемой. Глаза полны слез, и от этого еще прекрасней сверкают в полутьме. Из-под черной косынки на лоб прядь волос падает. Согрешила я тогда, подумала про нее: на богоматерь похожа. Стою перед ней дура-дурой и молчу. А она берет меня за руку и без сил опускается на ступени. Гляжу я на нее, и память у меня словно отшибло — даже не вспомнила, что дверь надо запереть.

«Где висит нерукотворная